Доджер продолжает отступать. Ударившись обо что-то пяткой, она рискует взглянуть, что там, и обнаруживает, что едва не наступила в ведро с прозрачной жидкостью. Несомненно, это вода или чистящее средство. Если бы она была одна, она бы воспользовалась этой возможностью и смыла бы надписи с кожи, хотя бы ненадолго замедлив ритуал, частью которого они должны были стать. Но она не одна, и Ли наступает.
– У тебя плохо с математикой, и я это так не оставлю, я еще много чего могу швырнуть, – говорит Доджер и, схватив ведро, едва обратив внимание на стройные цепочки алхимических символов, выгравированных по его периметру, выливает его содержимое на атакующую ее женщину.
(Она дитя страны Под-и-Над, но здесь сходится не одна история: за ней стоят попавшие в ловушку девочки, швыряющие ведра с жидкостью в ведьм в стране Оз, а слово «ведьма», если свести все к истокам, – всего лишь другой способ сказать «алхимик»; за движением Доджер стоит традиция, даже если она сама не осознает, что делает, даже если ее руки направляют все Дороти в клетчатых платьях и серебряных туфельках, которые были здесь до нее, все Циб с их спутанными волосами и сердцами, занятыми мальчиком с похоронной улыбкой, которым не удалось зайти так далеко.)
Алхимия стремится овладеть тремя сокровищами: трансмутацией базовых материалов, созданием панацеи и дистилляцией алкагеста – универсального средства, которое может растворить практически все. Бейкер завладела всеми тремя и нашла более легкий способ извлекать их из застенков этого мира. Для такого грандиозного дела, как создание носителя универсальной силы или извлечение этой силы из нежелательного носителя, требовались все три.
Ведро выпадает из внезапно ослабевших пальцев Доджер. Несколько капель жидкости вылетают из ведра, когда оно ударяется об пол, и Доджер бессознательно прослеживает их траекторию, отступив назад, чтобы раствор ее не коснулся. Ли, с ног до головы облитой алкагестом, повезло меньше. Она растворяется и кричит. Доджер отступает еще дальше и думает, что этот звук, этот вопль дюжины женщин, окончательно сведенных в могилу, будет стоять у нее в ушах до самой смерти.
– Доджер!
Повернувшись на голос, она видит стоящую в дверях Эрин, Эрин с только что погасшей, еще дымящейся Рукой славы, и Доджер еще никогда в жизни не была так рада кого-нибудь видеть.
– Я ее убила, – говорит она ошеломленно. – Она… она расплавилась. Я ее расплавила. – Она хватается за живот. – Кажется, меня сейчас стошнит.
– Не надо, – говорит Эрин. – Где твой брат? Нам нужно вытащить вас отсюда.
– Он отправился за помощью. Вернется в любую секунду.
– Отлично. Ищем твою одежду и уходим. Это была ужасная идея. Мне очень жаль. Я… – Эрин замолкает, беззвучно открывая рот.
Доджер видит, как из груди Эрин, разрывая рубашку, выходит нож, и кричит, кричит, а доктор Рид отпихивает от себя живое (умирающее) воплощение Порядка, словно мешок с мусором. Она продолжает кричать, когда он, переступив порог, практически безо всякого интереса глядит на дымящиеся останки своего заместителя.
– Ты убила Ли, – говорит он. – Очаровательно. Не ожидал, что у кого-то из вас достанет на это сил и решимости. В некотором смысле ты оказала мне услугу. Она метила выше, чем ей было положено, но мне было бы трудно ее убить. Мы слишком похожи.
Доджер перестает кричать. Рид улыбается.
– Так-то лучше, – говорит он. – Итак, на чем мы остановились?
Доджер пятится к верстакам. Вряд ли стоит надеяться, что где-то завалялось еще одно ведро кислоты, поэтому она хватает две мензурки и держит их, будто бейсбольные мячи, приготовившись к броску (шансы твердят, что ей вряд ли попадутся два смертоносных оружия в одной комнате, но шансы – это ее поле для игр, и, если она как следует ими раскинет, этот человек умрет).
– Держись от меня подальше, на хрен! – рычит она.
Рид смотрит на мензурки, нервно сузив глаза.
– Так ты разговариваешь со своим отцом?
– Ты мне не отец.
– Ну как же. Я тебя создал. Вылепил кусочек за кусочком, частица за частицей. Я вложил половину базового материала, чтобы вырастить тело, которое ты занимаешь. О, не смотри так, будто это тебя шокирует. Ты же знала, что ты человек – на каком-то уровне. Или ты думала, что мы вас прорастили из семечка?
Рид делает шаг вперед.
Доджер делает шаг назад.
– Мне все равно, был ли ты донором спермы. Это не делает тебя моим отцом. А теперь убирайся отсюда, пока я не лишила тебя имеющейся геометрии.
– Доджер, Доджер, Доджер. – Он качает головой, укоризненно прищелкивая языком. – Я дал тебе имя, знаешь ли. Я сделал тебя и дал тебе имя, так что по стандартам любой империи, которая когда-либо возникала в этом мире, ты – моя. Ты принадлежишь мне душой и телом, и ты задолжала мне этот яркий свет, который ты держишь в плену у себя в груди. Он не твой и не должен был стать твоим.
– Если он не должен был стать моим, почему же он выбрал меня?
Рид хмурится.
– Он не выбирал. Это ты его как-то заполучила. Он должен был достаться другой девочке. Хорошей девочке. Послушной девочке. Думаю, она бы тебе понравилась. У вас много общего.
– Кроме наличия штанов, что немножко жутковато, пока ты продолжаешь настаивать, что мы твои дети, – раздается голос Роджера, и этот голос – благодать и спасение. Доджер уже не смотрит на Рида, она смотрит на своего брата, стоящего на пороге, и бледную испуганную девочку рядом с ним. Он где-то нашел тренировочные штаны. На его голой груди все еще видны ртутные и золотые символы.
И он держит пистолет.
Увидев пистолет, Рид замирает. Затем неожиданно примирительно поднимает руки, но этот жест портит окровавленный нож.
– А сейчас, сынок, давай не будем делать ничего такого, о чем потом пожалеем.
– Например, не позволим тебе уйти? – Роджер заходит в комнату, не спуская глаз с доктора Рида. – Доджер, ты в порядке?
– Я только что расплавила женщину. А в остальном все норм.
– Мы все замарали руки. – Роджер качает головой. – Мы пришли сюда, только чтобы спасти этих детей. Но я хочу, чтобы ты знал, что мы были бы счастливы прожить всю жизнь, не зная, кто мы такие. Мы прожили бы прекрасную жизнь. Ты нас заставил. Это все сделал ты.
– Я последний живой ученик Бейкер, – говорит Рид. – Я единственный, кто помнит все ее учения, кто