– …звезды прыгали бы на тридцать лет обратно каждый раз, когда мы перезапускали время, – с ужасом говорит Роджер. – Там сказано, сколько раз? Сколько ошибок зафиксировано?
– Последний раз отмечен счастливым номером тринадцать…
– О, это не так плохо.
– …тысяч.
Почти полмиллиона лет зацикливания вселенной через собственные жизни, использования собственных нужд в качестве рычага, чтобы поворачивать все, что есть или когда-либо было. Роджер во все глаза смотрит на Доджер. Впервые на его памяти слова не имеют смысла. Числа, которые они описывают, слишком огромны; за этими словами стоит слишком много содеянного.
Наконец, он говорит осипшим голосом:
– Да, пожалуй, пора перестать трахать время, пока мы не будем уверены, что делаем это в последний раз.
– Ага.
– Давай займемся чем-нибудь другим.
– Ага.
– Пойдем на рынок?
Доджер моргает и улыбается. Улыбка слабая и нерешительная, но такая радостная, какой он не видел уже очень-очень давно.
– Звучит отлично, – отвечает она. – Кажется, мы заслужили немного картошки.
Он смеется, потому что слова уже не нужны.
Посмотрите на них.
Они идут по кукурузному полю. Их четверо – две пары. Братья крепко держат своих сестер, сестры прижимаются к своим братьям. Они еще не семья, но они ею станут, и это неизбежно: у них слишком похожие черты лица, манера держаться, жесты. Они родились в одном и том же месте. Они вместе пережили такое, что никогда никому не понять, да это и не нужно.
И они прекрасны. В их красоте нет ничего высокомерного или жестокого, это просто факт существования – такой же, как носы на их лицах или следы ртути и позолоты на коже у одной из пар. Они прошли невероятную дорогу в стране Под-и-Над – возможно, они последние, кто совершил такое паломничество; и то, что они вынесли из этого путешествия, останется с ними навсегда. К лучшему или худшему, но они не вернутся к началу. Никто из них.
– Калифорния, – говорит Доджер.
– Калифорния, – соглашается Роджер.
– Куда угодно, лишь бы не здесь, – тихонько говорит Ким.
Тим не говорит ничего. Тим просто смотрит вокруг глазами размером с чайные блюдца и впитывает мир.
Но это еще не конец. Смотрите…
В комнате под землей, в месте, где не может выжить ничего хорошего, женщина, которую посчитали мертвой, женщина, чей пульс упал намного ниже допустимого для жизни порога, приходит в себя. Она открывает глаза. Она слаба, предельно измучена, но жива.
Все, что она видит, – хаос. В этом нет ничего необычного: Эрин всегда и везде видит хаос. Но этот хаос почти уютный, потому что он означает, что все кончено. Что дело сделано. И самое главное, этот хаос означает, что на этот раз они позволят всему идти своим чередом. К лучшему или худшему, они нашли временную линию, которую готовы сохранить хотя бы на некоторое время, и готовы дать Эрин покой. Эта идея почти пьянит. Покой. Каким славным и невозможным кажется это слово.
Покой.
Опираясь на руки, Эрин подтаскивает свое практически обескровленное тело к Руке славы. Она достает из кармана спички, подносит их к пальцам и смотрит, как свеча снова разгорается. Веки такие тяжелые. Она так устала. Но все же она улыбается, когда огонь перекидывается на ближайший стол, когда пламя поглощает шелковую веревку, которой был связан Роджер, а затем переходит на дерево, пожирая его жадными глотками. Пламя, зажженное от Руки славы, не оставит почти ничего. Но самое замечательное, что, пока Рука славы горит, никто не заметит пожара. Никто не придет потушить огонь.
Все сгорит.
Она закрывает глаза, пока пламя еще не успело до нее добраться. Улыбающийся Даррен протягивает руки ей навстречу, он уведет ее далеко-далеко, куда-то, где лучше, чем здесь, куда-то, где они будут вместе. Впервые с тех пор, как она начала понимать, какой в ее жизни смысл, Эрин позволяет себе откликнуться на зов.
К тому времени, как пламя охватывает ее, она уже давным-давно ушла.
Когда они выбираются из кукурузы, их спины внезапно обдает странным жаром. Они поворачиваются и видят, что сарай превратился в пылающую башню, а кукуруза – в огненный маяк, освещающий небо. Целое мгновение они недоумевающе смотрят на это зрелище.
– Эрин, – говорит Роджер, и на его глаза наворачиваются слезы, которые он не умеет пролить. – Она не… – Его голос прерывается. Они могли ее спасти. И все еще могут, когда поймут, как перезапустить вселенную. В последний раз.
Но не сегодня.
– У нее была Рука славы, – говорит Доджер. – Ей всегда нравилось разжигать большие костры.
Роджер смеется и не может остановиться, да и не особо старается. Доджер смотрит на него, на отблески огня, пляшущие на его лице. Затем, ни слова не говоря, протягивает руку Ким, которая так же молча берет ее и держит крепко, не отпуская.
Они должны понять, кто они есть. Они должны понять, что это значит. У них впереди так много дел, и среди этих дел так мало ясных, понятных и простых. Но, когда пламя подсвечивает кукурузу, мир приобретает оттенок ртути, а искры от этого всепоглощающего пламени напоминают невероятную дорогу, ведущую вверх, все выше и выше, в бесконечное и всепрощающее небо.
– Куда пойдем?
– Куда захочешь.
– Ты останешься со мной?
Эйвери взял Циб за руку. Она не отняла руки, и их пальцы переплелись, словно корни деревьев, так плотно, что их уже невозможно было распутать.
– Навсегда, – ответил он.
И они пошли. Невероятная дорога ждала их.
Примечания
1
Перевод Н. Г. Яцюк.
2
Стандартное центральноамериканское время (UTC-6).
3
Перевод И. А. Бунина.
4
Джек в зеленом, Джек Фрост и Скупой Джек (Джек-с-фонарем) – в английском фольклоре олицетворения весны, зимы и осени соответственно.
5
Перевод А. М. Сухотина.
6
Стандартное восточное время (UTC-5).
7
Карманный протектор – пластиковый вкладыш, позволяющий носить ручку или линейку в нагрудном кармане, не повреждая ткань рубашки. Считается атрибутом «ботаника».
8
Стандартное тихоокеанское время (UTC-8).
9
Перевод П. И. Вейнберга.
10
Young Men’s Christian