– Незабудка, поиграй! – приказал поднявшийся из блиндажного подземелья афганский новичок.
Цветок на ощупь шлифовал у сосны с подвешенным дамским зеркальцем щёки механической бритвой. Только кто же бреется перед боем? Чтобы красивым и юным в гроб лечь? Конечно, редкие рыжие штырьки волосков на подбородке и верхней губе не особо впечатляли, как ни старался Цветок оформить из них хотя бы эспаньолку. Что решил сбрить жиденький подлесок – это правильно. Плохо, что не вовремя…
Флейтисту собраться – что Брусникину закадрить очередную пассию. Достаётся футлярчик, приподнимается крышечка. И вот она, спящая царевна. Кто поцелует, тот и разбудит.
Незабудка прошёлся пальчиками по точёной фигурке красавицы, погладил все извивы стана, но нет, холодна и равнодушна. Ждала поцелуя. Цветок протянул к капризуле губы-ниточки – и да, тут же зазвучали «Подмосковные вечера», словно завершая мотив с прошлого прерванного выступления. Это автомобильную пробку можно объехать по обочине, а в музыке «ми» и «фа» через «ре» не перескочат.
– Пойдёт, – то ли гаишником, то ли дирижёром вновь остановил на полпути к последнему куплету подмосковные страдания афганец. – Через полчаса выходим, нам успеть до темноты.
До ночи требовалось выехать из лагеря и остаткам морской пехоты. Командир их пропал из поля зрения, зато ефрейтор, усадив на плечо Боцмана, хлопал на прощание растопыренными карандашами по спинам десантников:
– Я запрещаю вам «двухсотиться». Уходить в «трёхсотку» тоже нежелательно. Вернусь – проверю каждого. Поштучно. «Пятисотых» расстреляю лично.
Обозначение цифрами убитых и раненых вошло в обиход ещё с афганской войны, Донбасс дал лишь новое понятие «пятисотых» – не убит, не ранен, а попросту струсивший, спрятавшийся от боя. Только не ефрейтору, даже из морской пехоты, учить десантные войска любви к Отечеству. Спасало наглеца только то, что Ветер прошёл войну и заполучил не только растопыренные пальцы, но и право учить новобранцев. Пусть даже они прокричали однажды на парашютной вышке «Слава ВДВ».
– И Боцман на вашей совести. Он не просто мышей гоняет, он талисман, – поцеловал в лоб кота и попробовал оторвать от себя.
Боцман вцепился когтями в красную липкую ленту, которой были перехвачены лямки бронежилета – отличительный знак штурмовика. Белые полоски на рукаве или ногах – да, свои, бойцы переднего края. Но красные – элита, идущая на штурм врага. Почёт и уважение, как в Японии камикадзе.
– По матрёшкам! – прокричали вдали команду, собирая по машинам остатки морпехов.
Отодрав кота и забросив вместо него, словно косу-литовку, на плечо автомат, Ветер с чувством выполненного долга зашагал к месту сбора. Он был честен перед собой и чист перед историей, потому что с таким же упоением жнеца кто-то косил полтора месяца с той стороны и его. Сама война живёт барыней, всю черновую работу за неё выполняют золушки – люди в погонах.
Боцман намерился догнать ефрейтора, но благоразумия хватило не покидать обжитое место и не искать на свой хвост приключения. Тем более новенькие соседи вроде не обижают…
Единственное, складывалось ощущение, что лагерь покидал один человек, а оголялся весь фронт. Война без опыта – бублик без мака. Брусникин оказался последним на пути ефрейтора, а может, Ветер сам так проложил свой путь. Огляделся, определяя расстояние до чужих ушей и раздумывая, стоит ли делиться с лейтенантом личным мнением и собственными наблюдениями. Решился, благо выглядел с офицером одного возраста:
– Тебе персональной удачи, взводный. Только вот не понравился мне ваш пузатый майор с зайцем.
– Чем?
– Не в жилу здесь ужи, ускользающие во время боя в тыл.
– Так он тебе же помогал, – не принял претензий к сослуживцу старший лейтенант.
– Даже спасая раненого, – остался при своём мнении ефрейтор.
Непроизвольно отыскали взглядами Журавко, проверяющего прочность лавочек в курилке. Оно ему надо? Боится, что не выдержат вес, или нервничает?
Майор взгляды на себе уловил и, словно его застали за чем-то недостойным офицерских погон, замер. Затем кивнул, успокаивая любопытных и сам вопрошая вместе с зайцем: чем-то помочь? У меня всё нормально. Но, понимая, что разговор касался всё же его лично, оставил курилку и поспешил к тайным собеседникам: приятными новостями поделятся, а если вдруг сплетни – прекратят. И вообще, ефрейтору хватит в чужом закутке гоголем ходить. Когда у бойца в глазах дембель, он на передке скорее живая мишень, чем штурмовик. Так что езжай от греха подальше, парень.
Подойдя, Журавко покровительственно похлопал по плечу ефрейтора, взяв инициативу в свои руки:
– Спасибо за помощь. Доброй дороги.
Ветер от пожеланий отказываться не стал. Откивнулся сразу от всех: живите как хотите! Майор собирался поинтересоваться у Брусникина, о чём можно шептаться с ефрейтором, и комвзвода поспешил отдать распоряжение:
– Маадыр, готовь команду. Выход через полчаса.
Приказ вновь уязвил Журавко, которого, несмотря на старшинство по званию, определили в команду сержанта-тувинца всего лишь в качестве сапёра. Никчемная всё же должность у психолога на войне. Единственная отрада, что лишний ствол в бою никогда не мешает. Хотя сам по себе автомат – кусок металла, пусть и идеально выточенный. Но как раз через него выпускается 60 пуль. В минуту. Одиночными выстрелами. Очередями – уже сто. С убойной силой на полтора километра. На войне польза что от рядового бойца, что от майора вкупе с зайцем рассчитывается только так.
Только зря всё же идёт в армии стёб про психологов как про пустое место на базаре. Превращаться в мальчика для насмешек в планы Журавко не входило. У каждого поля свой агроном.
Пошёл на абордаж.
– Минута есть? – поинтересовался у собеседника, прекрасно зная, что нет её у командира перед боевым выходом.
Предчувствуя неизбежность оправданий, Брусникин с тоской огляделся. Где хотя бы ты, рязанский дятел? Лень было прилететь вслед за эшелоном? А самый лучший друг и собеседник холостяку – это женщина, которой не нужно выходить замуж.
– А ведь это мои родные края, – не дождавшись ответа, который, собственно, и не требовался, с серой тоской вдруг поведал Журавко. Указал подбородком в сторону лесополки: – Каждое лето в детстве здесь в станице гостил у деда с бабулей. Получается, приехал после долгой разлуки на свидание…
Опустил вниз, словно повинную голову автомата, его ствол. Который выплёскивает сто пуль в минуту. Если очередью…
Брусникин, только что мечтавший освободиться от майора, замер. Даже не хотелось представлять себя на его месте.
– А чего командиру полка не сообщил? – на «ты» вроде