Мы решили развести под скелетом костер, поставили котелок с водой, забросили туда пару морковок и ветку петрушки. Пока я чистил очередной овощ, Ойла пялился на меня из своего угла.
Когда остальные смаги отошли за хворостом, он резко переместился на замшелый пень напротив, склонил голову и едко сказал:
– Ты плохо лжешь, мальчишка.
Это прозвучало немного обидно. Знает ведь старый ворон, чем задеть.
– Неужели?
Ойла продолжил, не обратив внимания на мою старательную колкость:
– Я знаю Симеона пятьдесят долгих лет. И за это время он ни разу не позволил мне усомниться в резвости его рассудка. Никто бы тебя не отпустил. Так почему ты здесь, проклятый? Зачем пришел? Желаешь навлечь на нас беду?
– Я не проклят. И это не твое дело, старик.
– Неужели? – пришло его время удивляться. – Тебя зовут за собой темные твари: оставляют в живых, преследуют, ждут каких‐то поступков. Если это не проклятие, то я напрасно изучал смагскую науку.
Хриплый смешок одноглазого смага подхватила стайка жаборон, превратив в издевательство целой своры. Квар-хар-ха, квар-хар-ха!
– Не стоит судить, коль не судья. Я знать не знаю, что этим гадинам нужно, – терпеливо повторил я. – А знал бы – обязательно пошел бы наперекор.
– Но при этом ты решил‐таки сбежать из-под защиты Братства? Болван! Там могли помочь. А здесь никто не станет!
– Я не полагаюсь на других. Это бесполезно.
Ойла презрительно хмыкнул. Но мне было плевать на его подозрения и страхи. Я давно выучил урок:
– Смейся сколько хочешь, твое право. А я не стану надеяться на чудесное спасение, если есть возможность сделать хоть что‐то самому.
– Вот как? Неужто в нелепом горшке, которым ты ешь, зародилось подобие мысли? Я поражен.
В следующее мгновение моя секира оказалась у него в руках и прижалась к моему горлу. Дружелюбие было обманкой.
Цепкая сухая лапа с легкостью держала толстую рукоять с куском полированного железа на конце, тем временем как другая тянула голову за волосы назад. Ойла яростно сопел искореженным носом.
– По-хорошему, стоило бы тебя прирезать. Так, на всякий случай. Никогда ведь не знаешь, чем обернется знамение? Лучше отправить в Ирий десяток невинных, чем пропустить одного засланца тьмы. Раньше смаги это знали, но нынче правила иные. – Он приблизился к моему уху. Вонь подгнивающих оскаленных зубов казалась невыносимой. – Я буду следить за тобой, меченый. Увижу хотя бы намек на предательство… Хо-о, не завидую я тебе. И никто не позавидует! Ни один смаг так не радеет за сохранность Славии, как старина Ойла, ты уж поверь!
Глава восемнадцатая
О великая стена! Ты возвышаешься над нами, давишь величественной статью, смеешься над мимолетностью сотворившей тебя жизни. Что за безжалостный символ неумолимости времени? Мы все исчезнем в его дыхании, но не ты. Ты будешь стоять здесь вечно, равнодушная к атакам стихии, несокрушимая, терзающая тяжестью оледенелую, безжизненную твердь. Мрачный камень, подпирающий молчаливые небеса.
Мокрая каша падала с небес, укрывая смагов белым коконом, липла к щекам и затекала холодными струйками за шиворот. Чем ближе мы подходили к краю света, тем холоднее становился воздух. И все медленнее двигалась Зга. Казалось, еще чуть-чуть – и это мне придется нести ее у себя на закорках.
Меланхолично кутаясь в зимнюю накидку с серой опушкой, Веленика поясняла, что водные кобылы предпочитают жаркий и влажный климат. От холода они могли впасть в спячку, как лягушки и прочие земноводные.
Затем, подумав, Веленика добавила:
– Повезло, что ты едешь на полукровке, брат.
Я вспомнил про фляги с живой водой – смагам, присутствовавшим на пиру Шести, выдали аж по две штуки – и потянулся к сумке. Затем стянул зубами рукавицу, вытащил пробку, прислонил горлышко к бархатным губам Зги. Кобыла недоверчиво мотнула головой. Пришлось применить силу и влить воду через дырку в зубах. Вроде помогло: Зга выглядела бодрее, хоть и долго отплевывалась.
Про угрозы Ойлы я никому не рассказал. Когда братья вернулись, мы трапезничали в тишине, давясь абсолютно безвкусной похлебкой. Не думаю, что мне бы поверили. А может, и поверили бы, но толку? Он в чем‐то был прав, этот бесовской старик. Мне предстояло понять, как моя жизнь связана с происходящими сейчас в Славии бедами и появлением лжепророка, а затем пресечь это.
Скошенный силуэт Халькарда вырос из земли, когда мы проходили сквозь сильную вьюгу. Я пытался разглядеть что‐то, кроме прямоугольного пятна на фоне снега, но ветер дул прямо в лицо.
– Будьте осторожней! – вдруг крикнул Стромир. – Жвы́лы не дремлют! Сейчас их любимое время охоты!
– Что еще за жвы́лы? – крикнула в ответ Веленика, укрыв глаза ладонью.
– Э-э, что‐то вроде слизи! Но только с зубами! Наследие Вла…ки ле…
Последние его слова унесла вьюга. Однако я понял, о чем говорил наставник. В ту единственную войну между Родом людским и нечистью, прежде чем был повешен и сожжен Безымянный дурак – так летописцы окрестили последнего Владыку Лесов, стерев его истинное имя из всех книг, – в Кумельганах вывели Их.
Существ, которые могли противостоять железному оружию и хитрости людей.
Жвыл нельзя было ранить мечом или стрелой, зато сами они с легкостью проникали в малейшие сочленения доспехов, выплевывая на свою жертву концентрат желудочного сока, растворяя и тут же пожирая ее. Все кончилось бы скверно, не предай виллы своего Владыку. Это они подсказали царевичу Василию способ проникнуть во дворец Безымянного дурака. Владыку схватили, отрезали конечности, чтобы не мог творить «магию», отвезли в Солнечную долину, где осудили за преступления против богов, после чего прилюдно и крайне жестоко казнили…
И хотя в Славии воцарился мир, множество жвыл остались жить в северных краях, никем не управляемые. Существа нападали на случайных путников, жрали скот, многократно атаковали Крепость-Улитку.
Сто лет борьбы со жвылами сделали обитателей крепости невероятно выносливыми. Для многих из них уничтожение тварей стало смыслом жизни.
– Надо подать сигнал! – напомнил Фес. – В такую пургу нас просто не заметят со сторожевой башни!
Я пригляделся. Халькард был абсолютно ровным, закругленным по бокам исполинским сооружением.
«И где тут башня?»
Внезапно лошадь Стромира жалобно закричала. То был почти человеческий крик, полный боли и отчаяния. Снег под ней взорвался. Что‐то выпрыгнуло наружу, щелкнули мощные челюсти, и… у бедняжки не стало передних ног. Она мгновенно завалилась набок и задергалась в конвульсиях агонии, оросив землю кровью из культей.
Самого смага отбросило в сугроб. Напавшая тварь тут же стремительно утекла в