Но Сеох, на удивление, не уставал от шума. Он видел другую Ласеру: брызги фонтанов и яркую зелень, фруктовые сады, цветочные гирлянды… Талифе с её строгими, аскетичными линиями никогда не приблизиться к такому великолепию.
Он чудом удержался и не завернул по пути на ярмарку. Сначала Сеох должен принести лекарство. Убедиться, что мастеру не стало хуже в отсутствие ученика. Он отпер дверь и поморщился. Тяжёлый дух стоял в комнате, нехороший. Занавески задёрнуты, на полу – россыпь осколков. Должно быть, хозяин хотел попить и выронил бутылку.
Сам Дьюр лежал у стены, под двумя одеялами. Грудь вздымалась и опадала; он хрипло дышал, ресницы подрагивали. Сеох опустил склянки с мазью и порошками на край стола – подальше, чтобы рука не дотянулась с кровати, не смахнула.
– Я сейчас, мастер, – сказал негромко, будто уговаривая, – потерпите.
И снова бегом по лестнице – вниз.
Взамен разбитой бутылки пришлось просить целую. Хозяину гостиницы он не сказал ни слова о болезни: если решит, что постояльцы заразные, выставит вон не раздумывая. Далеко он мастера на себе не утащит…
Сеох набрал воду в дворовом колодце, чистую, холодную, а когда вернулся – размешал с порошком. Высыпал на глаз, сколько велел аптекарь. Кое-как напоил Дьюра. Тот фыркал и отплёвывался, бормотал невнятно, бросая тамерийские слова. Через полчаса его стошнило. Сеох, покряхтывая, вытащил из-под него одеяло. Напоил снова, чистой водой. Растёр мазью горячую грудь. Подумал. Сходил к прачкам, сунув смятое одеяло в общую корзину. Вернулся. Сидел до позднего вечера на полу. Кажется, задремал, уронив голову на скрещенные руки. Проснулся ночью от громких стонов.
– А'конга?
– Я здесь! – Он вмиг подскочил.
– Забери её. – Сухие губы с трудом вытолкнули слова.
– Кого?
– Жем… чужину.
Взгляд Дьюра стал диким. Пальцы вцепились в ворот рубашки.
– Зачем, мастер?
Найденное Сеохом сокровище лежало в мешочке, который мастер вместе с ключами хранил в кармане, а затем повесил на грудь: так сложнее украсть.
– Забери… Избавься от неё, – язык едва ворочался во рту, – верни морю…
– Зачем?
– Делай!
Дьюр потянулся к нему, протягивая сорванный ремешок. Его красные глаза с прожилками лопнувших сосудов казались безумными, изо рта пахло гнилью. Сеох невольно отпрянул, впервые испытав не жалость, а ужас.
– Убери её прочь!
Затрещала ткань. Сеох взмахнул руками, пытаясь найти опору, и осел на пол. Быстро, по-крабьи, отполз и закашлялся.
– Простите, мастер.
– Зря, всё зря… – Мимолётная ярость сменилась замешательством, а затем отчаянием. Дьюр снова откинулся на подушку, закрыл руками лицо и застонал, почти как ребёнок. Его ладони покраснели: язвы лопались, и сукровица пополам с гноем сочилась между пальцами.
– Мастер?
– Уходи! Ты что, не видишь?! Прокляты, все прокляты… Сунешь руку в улей – не жалуйся на укусы.
Он бредил. Сеох беззвучно плакал, вжавшись в угол, пока за окном не стемнело. Когда слёзы кончились, он подобрал с пола мешочек.
Дьюр затих, забылся сном. Изредка кашлял и тяжело поворачивался с боку на бок. Налив ему воды, Сеох оставил лекарства на столике у кровати и вышел на улицы Ласеры. Он по-прежнему не собирался говорить владельцу постоялого двора о недуге мастера. Справится сам. Разыщет лекаря. Язык, как известно, до Веретты доведёт.
Шагая по сумрачной мостовой, он сжимал в кулаке жемчужину цвета земли с оттенком бронзы. Неизвестно, что было страшнее: потерять её или мастера.
☽ ✶ ☾
25 день Зенита, 295 г. от ВП
Остров Летнего Дождя, Первый Храм
Стены храма сливались со стволами тысячелетних раку – священных деревьев, чьи корни тянулись в царство мёртвых. Сеох дотронулся до холодной зубастой коры и отдёрнул руку: по пальцам поползли жуки. Их было много здесь, всевозможных тварей, чьи хитиновые панцири шуршали под ногами: мокрицы, тараканы, сколопендры, какие-то жуткие гусеницы всевозможных оттенков, от изумрудного до оранжевого-алого. «Чем ярче обитатели джунглей, тем опаснее, – предупреждал Дьюр, рассказывая ему о змеях и древесных лягушках. – Самые красивые смертельно ядовиты».
Сеох следовал за мастером, глядя под ноги и стараясь не отставать, но иногда всё же отвлекаясь на узоры мозаики и картины, изображавшие сцены из жизни Четверых. Снаружи храм тонул в свете, а внутри был мёртвым. Даже эхо вторило шагам неохотно. С покосившихся колонн спускались кружева паутины; каменные плиты покрывала плесень.
В центре зала находилось возвышение: что-то вроде алтаря, к которому направился Дьюр. Сеоха, наоборот, привлёк портрет – удивительное произведение искусства для та-мери, которых имперцы считали варварами.
На восточной стене храма была изображена девушка: разноцветная галька лучше мазков кисти передавала изящный профиль. Её смуглое лицо было печально-красивым, чёрные волосы сливались с волнами, а в ладонях, сложенных лодочкой, богиня Ху-Ману держала серп луны.
Её глазница была пуста.
Сеох пригляделся, делая шаг в сторону. Рядом была изображена Хо-Рару, богиня подземных глубин, которую одинаково боялись и почитали. Она была символом плодородия и хозяйкой Ана’поури – пещеры, где находились врата в подземный мир.
Её руки, в отличие от сестры, были скрещены на груди. Волосы собраны в причудливый узел, напоминающий клубок змей. Сеох приблизил факел. Капли воды, стекающие с балок, рисовали дорожки на лице богини. Левый глаз влажно поблёскивал.
Сеох оглянулся. Мастер скрылся за колоннами, но он нагонит его, если поторопится.
Пальцы коснулись «зрачка» Хо-Рару. На ладонь упала жемчужина. Крупная, необычного тёмного цвета, словно и впрямь глаз богини застыл, тронутый перламутром.
Сердце забилось чаще. Сеох не понял, отчего, но крепко сжал находку в кулаке и заспешил вперёд, к свету.
МЕЖДУ СТРОК. Та, что складно говорит
17 день Зенита, 3 год Нового Порядка
Остров Ржавых Цепей, Ярмарочная площадь
Солнце после полудня необычайно яркое; облака-фрегаты плывут по синему небу. Пахнет водорослями и отчего-то мокрым мелом.
Эула сидит на бортике фонтана, опустив ноги в худых башмаках на мраморные плиты. Юбка расправлена; на коленях лежит доска: тёмное дерево, покрытое лаком. В кулаке зажаты кодо́лы – двуцветные камешки для гадания. Размером с крупную фасолину, гладкие, с тонкими прожилками, они перекатываются, шелестя, прежде чем упасть и сложиться в чёрно-белый узор.
Прохожие снуют через площадь: девочка легко отличает своих от пришлых. Граждане Клифа всегда спешат, их бесполезно окликать – всё равно пройдут мимо. Другое дело – торговцы, прибывающие на остров Ржавых Цепей с утренними гудками пароходов. Туристов почти нет. Раньше они останавливались, чтобы бросить пару медных холов, впечатлённые не столько «поющими» камнями в руках провидицы, сколько «бедной слепой девочкой, наверняка сиротой».
Эула в таких случаях прячет улыбку за монотонным предсказанием. Она выдумывает на ходу. Присматривается к клиентам, подмечает детали, особенности говора, одежды, поведения… а