Она пьёт из горлышка жадно, пока не начинает жечь в горле. Остаток выливает, расплёскивая половину на пол. Держать кувшин неудобно, он норовит выскользнуть из забинтованных рук, и Умбра ругается сквозь зубы. Слышали бы её братья!..
Её, всегда улыбчивую и готовую обнять, сочинить на ночь сказку или заштопать порванный носок. Её, больную, жалкую, потерянную, запертую.
Она спешно опускает ладони в воду. Дыхание замирает. После мига боли приходит облегчение. Умбра стоит так несколько минут: колени на полу, руки опущены в таз, глаза закрыты. Пытается вспомнить, что стало с ней после дома Каллимы. Набрела на чьё-то убежище, или её подобрали на улице? А вдруг она кого-то заразит?.. Уже заразила?
Это – самое страшное. Болезнь передаётся не только через касание, но по воздуху. Достаточно слова – и другой обречён.
Когда ноги затекают, Умбра встаёт. Прижимает ладони к груди. Мокрые, они холодят кожу сквозь платье. В комнате нет зеркала, да и в целом обстановка скудная. На столике, помимо пустого кувшина, лежит кусочек мыла. Стоит масляная лампа. В углу – колченогий стул. Рядом с кроватью – пара туфель.
На этом всё. Пусто.
Умбра надевает туфли легко, не наклоняясь по обыкновению, чтобы застегнуть ремешки. Они больше по размеру, чем нужно, и пятка выскальзывает. Осторожный шаг по лестнице. Ещё один.
Держится за перила. Дышит.
Закрыто. Люк не поддаётся. Умбра опускает плечи. Её заперли здесь, но, как ни странно, страх отступает. Наверняка у него есть предел, за которым следует не то смирение, не то тупое безразличие.
«Глупая», – звенит в голове голосок Исвены. Девочка права: Умбра сама беду накликала. Пойди она от площади сразу на мост…
«Я не успела, теперь всё рухнет, посыплется…»
Лицо видящей приходит на смену детскому; голос шепчет, похожий на её собственный.
Бред. Галлюцинации. Так ведь называют это врачи. Сложное слово, имперское…
Умбра возвращается на кровать, забирается с ногами под одеяло. Стискивает зубы, чтобы не дрожать. Суёт руки под мышки, обнимая себя нехитрым способом.
Считает минуты, текущие сквозь горячие веки.
Ждёт.
Кто бы ни привёл – или принёс – её сюда, он не страшнее миножьей хвори. Если оставили в живых, то, возможно, хотели помочь.
Склянки!..
Память снова прошивает иголкой. Всё, что она успела вынести из дома Каллимы, у неё отняли, забрали. Карманы пусты. Надежда на исцеление – отголосок боли.
«В боли мы рождаемся и в боли умираем. Боль – это правда. Истина любого бытия, свидетельство того, что живо наше тело и связано с душой…»
Она шевелит губами, повторяя нараспев откровения из Увража Истины. Умбра не заучивала их, подобно верующим. Просто запомнила, однажды услышав – от того, от кого меньше всего ожидала. Закрывая глаза, она представляет, что Ёршик лежит рядом: протянешь ладонь – и коснёшься русой макушки с растрёпанными вихрами. Глаза его – бездонная синь. В ладони зажата брошь-ласточка. Синие перья отливают перламутром.
Пахнет весной, и время обращается вспять…
☽ ✶ ☾
88 день Зенита, 299 г. от ВП
Берег острова Ржавых Цепей
Они сидели на берегу. Только вдвоём.
Умбра плела косу из выброшенных на берег водорослей, украшала «русальи волосы» обломками ракушек – просто чтобы занять руки. Предлагала Ёршику помочь с кораблём, но нет. Двухмачтовый бриг принадлежал только ему.
Конечно, Карп вырезал бы корму по-другому, умело и красиво, а Горчак справился с парусами быстрее, но Малой хотел сам, и это правильно. Она видела, как рождается чудо из смолёного дерева, неделя за неделей: вот голый каркас, вот скелет с двумя хребтами – фог-мачта и грот-мачта, – следом паруса из мешковины. И самое главное – штурвал. То, без чего не мыслит себя ни один капитан.
– У меня уже был раньше, – сказал он после долгого молчания. Даже молчать с Ёршиком получалось просто, по-своему уютно. – Но я не закончил.
– Почему?
– Отобрали. Брат Равен увидел, растоптал ногами, велел вынести обломки и скормить огню. За то, что мусор носил со двора. За то, что хотел… ну, своё. Послушникам запрещают иметь своё, – он шмыгнул носом, – только общее. Только то, что не оскверняет дух, – повторил он чужую фразу.
– Ты после этого убежал?
Малой раньше не рассказывал. Обмолвился двумя короткими фразами, и всё. На него не давили. Все они собрались в Крепости не от хорошей жизни, а он был самым маленьким среди братьев – не спугнуть бы.
Он покачал головой:
– Не сразу. Выжидал. Когда секли – терпел. И голод терпел. А на Рябиновую ночь ушёл. Все братья стояли ночную службу до рассвета. Четыре раза в году так. Повезло, – он пожал плечами и обвязал два прутика медной проволокой – сделал основу для будущего штурвала.
Умбра смотрела на него и не знала, что сказать. Да и не всегда нужны слова. Потянулась и обняла за худые плечи. Острые края штурвала упёрлись в грудь.
– Спасибо.
– За что? – Она тихо рассмеялась.
– За то, что… ну, здесь.
Он отстранился, но Умбра поняла. Никому из братьев он такое сказать не мог – особенно колючему Горчаку или смешливому Карпу, – а ей запросто. Она же девчонка. Девчонки мягкие. В них изначально зашита забота: с малых лет носятся с куклами, как с детьми, а потом вырастают и рожают своих. Хоть Карп и подначивал Сома, называя «кухонной мамкой», но к кому они идут за поддержкой, если что-то не получается? То-то же.
Умбре не в тягость: она ведь каждого по-своему любила. О такой семье мечтала, прижимая к боку спящую Эулу; мало ей было одной сестры, мало тепла…
Могла ли любовь быть корыстной? Не на поверхности, а в глубине. Так глубоко, что иногда самому не достать до дна, не понять. Отдаёшь для того, чтобы принять. Когда тебя любит один – хорошо. Когда пятеро – в пять раз лучше. В этом ли весь секрет? В Истинной вере желать для себя – грех. Но разве грешен цветок, поворачивающий лепестки в сторону света? Разве виноват, что хочет тепла?..
– А это что? – спросила она, краем глаза наблюдая за Ершиком. Тот расстилал на камнях тряпицу.
– Тайник. Ну, мой.
– Вижу, что не общий, – Умбра снова улыбнулась, – но ты же понимаешь, что он перестал быть тайником. Вот только что, когда я о нём узнала.
Как о схроне Ската однажды. Видимо, судьба у неё такая.
– Тебе можно. Ты не расскажешь, я знаю. – Он насупился, но тут же просиял. – Держи, это тебе.
На ладонь опустилась гладкая стальная брошка.
– М-м, взятка?
– Ты чего?
– Шучу! – Умбра повертела подарок в пальцах: ласточка с