– Все хорошо, Линор?
– Нет, – качнула головой Элинор, втайне надеясь вновь ощутить на своей коже чужое дыхание. – Но через минуту будет. Тут должен быть диванчик, мне нужно присесть ненадолго.
Дамиан обнял ее за талию, довел до низкой, обитой пыльным бархатом банкетки и сам сел рядом, продолжая касаться ее, поглаживать дрожащие руки.
– Идемте, – сказала наконец Элинор, переведя дух. – Мне доставит немало удовольствия, когда Нистра окажется не права.
Глава двадцать третья
С Федорой Крушенк Грегори столкнулся на пороге дома: она поднималась по лестнице, одной рукой подбирая подол длинной юбки, а другой прижимая к груди туго набитую сумку. Двигалась женщина уверенно, словно не гостья здесь, а хозяйка, и вызвала у Грегори приступ раздражения. Все в нем бунтовало против ведьмы, а память подкидывала яркие, окрашенные пурпурным, черным и алым картинки того, что могло бы произойти между ними минувшей ночью. Федора Крушенк в этих видениях представала хищницей, набросившейся на беспомощную, обездвиженную и одурманенную жертву. Всплывала в памяти ее бледная кожа, нервные, угловатые, полные какой-то зловещей потусторонней жизни движения. Чудилось ее дыхание, холодящее кожу, пахнущее полынью.
– Мистер Гамильтон. – Федора придержала дверь, дожидаясь его. – Вы бледны. Приготовлю вам одно снадобье…
Грегори прикрыл глаза на мгновение, собираясь с мыслями. Ему становилось все труднее делать это день ото дня, и он уже не помнил, когда в последний раз разум его был чист. Нет, не Федора Крушенк одурманила его, это произошло гораздо раньше. Сейчас, должно быть, заклятье, наложенное Дженет, сопротивляется всем попыткам снять его.
Мать как-то сказала, что заклятья обладают собственной волей и живут своей жизнью, даже колдуны не всегда способны их контролировать. В качестве примера она приводила древние легенды вроде истории рождения барда Талиесина. В детстве кельтские сказки завораживали Грегори. Сейчас он с сожалением признавал, что сказочного в них было немного. Заклятья действительно живут сами по себе, и им нелегко сопротивляться.
– Да что с вами, Гамильтон?! – Федора быстро и уверенно, такой жест подошел бы врачу, взяла его за руку. – Идемте!
Грегори отстранился, борясь с волной гнева и отвращения, который вызвало это прикосновение.
– Все со мной в порядке, мисс Крушенк. И я нашел для вас коллекционера. Аурелий Д'Анво. Только, говорят, его нет в эти дни в Лондоне и…
– Сейчас это не важно, – оборвала его ведьма. – Идемте.
Федора Крушенк почти втащила его в дом, отдала несколько распоряжений и, водрузив свою сумку на столик в гостиной, принялась в ней рыться. То и дело на свет божий появлялись письменные принадлежности, карандаши и кисти или заляпанная присохшей краской палитра, а иногда и вещи откровенно магические, вроде сухой куриной лапки или кобыльего камня [29] на алом шнурке. Наконец ведьма достала несколько льняных тряпиц с сухими травами, развернула их и принялась выдергивать из каждого пучка по несколько травинок. Грегори прислонился к стене, наблюдая за ее уверенными движениями.
– Я, мистер Гамильтон, пока терплю неудачу, – сказала вдруг Федора. – Я расспросила своих знакомых, но о Дженет Шарп мало что известно. Об уайтчепельском Призраке и спрашивать нечего: лондонские ведьмы и колдуны давно уже держатся в стороне от настоящих дел. Впрочем…
Она замолкла. Сперва Грегори решил, что ведьма полностью сосредоточилась на своем зелье – так делала их мать, когда составляла настои, которыми пользовала в детстве Дамиана. Такой она и помнилась Грегори: сухая, немного зловещая фигура, склонившаяся над столом, на котором разложены пучки трав. Он даже помнил запах горечи и древесной коры. А потом Грегори уловил напряжение в молчании Федоры Крушенк. Ей не хотелось по каким-то причинам продолжать разговор.
– Что «впрочем», мисс Крушенк?
Федора тяжело вздохнула и развернулась, протягивая Грегори стакан с мутной зеленоватой жидкостью. На вид она была отвратительна, пить ее не хотелось, но аромат бодрил и манил. Под пристальным и строгим взглядом темных глаз Грегори сделал глоток, и, кажется, туман в его мыслях понемногу начал рассеиваться.
– У меня есть… приятель, – неохотно продолжила Федора Крушенк. – Достаточно сильный колдун, хотя сразу по нему и не скажешь. На вид – ярмарочный фигляр. Он не сказал мне сегодня ничего полезного, но… Я знаю Магнорио много лет. Он собирает сплетни и наверняка что-то знает, но ничего не говорит и не делает бесплатно.
– Я заплачу, – мгновенно отозвался Грегори. – Заплачу за любую возможность…
«Когда надо черта, то и ступай к черту…» Имел ли в виду Джермин, что от ведьмы может избавить только ведьма? Или у его слов был какой-то иной смысл?
– Вы поможете мне, мисс Крушенк?
Федора вздернула брови и спустя мгновение пожала плечами:
– Я постараюсь, мистер Гамильтон. Но я могу оказаться бессильна перед мощью Дженет Шарп. Поэтому, если вы хотите избавиться от ее влияния, лучше выясните, почему же она выбрала именно вас. Что вы о коллекционере сказали?
Грегори допил снадобье и отставил в сторону стакан, а потом налил себе виски совершенно машинальным жестом. Брови Федоры Крушенк едва заметно шевельнулись, но она промолчала, оставив Грегори досадовать самого. Что он, в самом деле точно алкоголик?! Раздраженно поставив стакан на столик, Грегори вернулся в кресло.
– Аурелий Д'Анво, коллекционер египетских древностей. Коркоран, мой товарищ по клубу, доставлял ему кое-какие вещицы из-за моря. Но, насколько я понял, Д'Анво часто в разъездах, и его нелегко будет застать в Лондоне.
– Досадно, – поморщилась Федора. – Я не планировала задерживаться в городе. Мне нужно быть в Италии. Как же все это некстати. И как же все это…
И ведьма махнула рукой.
– Вы стеснены в средствах? – напрямик спросил Грегори.
Федора Крушенк пожала плечами.
– Не больше, чем другие ведьмы моего сорта. Богаты, мистер Гамильтон, только те, кто не гнушается черной магией. Просто мне… не вполне удобно сейчас покидать Англию… да и задерживаться в Лондоне тоже. Мне нужно как можно скорее вернуться домой. Не берите в голову, это не ваша забота. И прошу меня простить, мне нужно поговорить с мисс Кармайкл.
И, подхватив свою сумку, Федора Крушенк вышла. Грегори только оставалось проводить ее ошарашенным взглядом.
* * *
То пространство, что простиралось вокруг до самого горизонта, сложно было назвать пейзажем. В который раз уже возникла ассоциация с детским рисунком: словно кто-то взял карандаш и прочертил волнистую линию, после чего раскрасил рисунок. Снизу зеленая трава, сверху – голубое небо. Трава, насыщенная, точно выкрашенный парижской зеленью [30]