Но в конце концов у одного из игроков игра вышла из-под контроля. Посвящённые не справились со своей задачей – и Розалии Самуиловне было отчасти приятно, что это случилось не с ней, а с теми, за океаном.
Надо было что-то придумать; если не решить проблему навсегда, то хотя бы отодвинуть её в то время, когда слово «капитализм» будет помечено в словарях как устаревшее.
– Нет, машину не высылайте, не успеете, и это лишнее время, – сказала она в трубку и выглянула при этом в окно. – Просто обеспечьте зелёную волну и мотоциклистов в городе.
Техник Фадеев чрезвычайно удивился, когда увидел, как Розалия Самуиловна летящей походкой устремилась к его «москвичу».
– Александр Александрович, вы мне нужны: сейчас мы с вами поедем в город.
Фадеев был поражён таким желанием и помедлил с ответом. Однако его согласия вовсе не требовалось.
– Мы поедем очень быстро, очень быстро. Все проблемы с дорожной инспекцией я беру на себя.
Розалия Самуиловна устраивалась на заднем сиденье машины, небрежно подвинув рассаду, которую Фадеев собирался везти на дачу.
– И вот ещё что, Александр Александрович. Вы мне не мешайте примерно пятнадцать минут. Я должна кое-что обдумать, а вот потом вы остановитесь в городе, у телефонного автомата.
– Какого автомата?
– Любого телефонного автомата, Александр Александрович. Поехали.
И техник Фадеев поехал, да так, как никогда не гонял с того времени, когда пытался оторваться на своей БМ–13 от немецких мотоциклистов. «Москвич» с ручным управлением влетел в Москву, где к нему тут же пристроились два милицейских мотоцикла. Фадеев думал сбросить скорость, но его спутница только махнула рукой.
Машина в сопровождении двух милиционеров мчалась по перекрытым улицам валящегося в вечерние сумерки города. Они, как нож сквозь масло, прошли через центр, а у Калужской заставы Розалия Самуиловна велела затормозить. В первом телефонном автомате трубка была вырвана с мясом. Во втором – телефон молчал как убитый.
Две копейки провалились в нутро третьего, но соединения не произошло.
Розалия Самуиловна сделала движение пальцем, и Фадеев стал лихорадочно рыться в карманах. Старуха даже притопнула от нетерпения каблучком – такой техник Фадеев её никогда не видел. Наконец монетка нашлась, и секунду спустя Розалия Самуиловна заговорила с кем-то на непонятном иностранном языке. Техник Фадеев снова отошёл, чтобы не слышать разговора. Что-то подсказывало ему, что знать подробности ему не нужно и, может, даже вредно.
Он встал у машины и принялся разглядывать ожидающих на своих мотоциклах милиционеров в белых шлемах. От работающих на холостом ходу моторов тянуло сладковатым выхлопом.
«И бензин у них, поди, без лимитов», – успел подумать он, но старуха уже снова садилась в машину.
Они свернули в глухие ворота на Ленинских горах.
Во дворе, аккуратно поставив грязную машину, Фадеев сел на лавочку и стал курить. Охранники таращились на «москвич» в потёках грязи, но ни слова не говорили. С помощью знаков Фадеев стал выпрашивать сигареты у главного человека в штатском. Сигареты тот давал несколько морщась, но тоже не произнося ни единого слова.
Розалия Самуиловна сидела прямо на траве, вытянув ноги, на высоком откосе Ленинских гор. Сзади чернел пустой правительственный особняк, а внизу, освещённый лунным светом, плыл речной трамвайчик. Офицер связи дисциплинированно стоял в стороне, чтобы не слышать разговора. Генеральный секретарь всплёскивал руками, оттого две золотые звезды бились на его пиджаке, как живые.
– Сколько им времени осталось лететь? Я не знаю почему, но мне сказали, что их нельзя пустить к Луне. Что, сбивать их, что ли?
Розалия Самуиловна, не стесняясь его, морщась, гладила свою венозную голень. Со стороны могло показаться, что она ведьминскими пассами заговаривает боль.
– Леонид, не суетитесь.
Он осёкся и посмотрел на неё со страхом – Розалия Самуиловна его пугала. Что-то в ней было от вечно живой мумии… Живёт сквозь века, ничуть не меняясь.
Генеральный секретарь помнил её цепкий взгляд, когда она посмотрела на него во время вручения наград космонавтам. Тогда он решил, что на него смотрят как на собаку перед вивисекцией. Теперь взгляд Розалии Самуиловны был такой же, как и много лет назад. Кажется, в сорок седьмом у неё была какая-то неприятность, но сейчас он видел, что старуха переживёт и его. «Она уничтожит тебя, только пикни, только заартачься, – подумал Генеральный секретарь, – и уничтожит с таким выражением лица, будто разбила яйцо для яичницы. А как они Никиту-то подвинули, я только бумаги подмахнул…»
– Не суетитесь, Леонид, я поговорила с нашими по дороге. Мы закроем этот вопрос – по крайней мере, на полвека. Никто, конечно, никуда не полетит, но мы отдадим приоритет американцам.
– Как так?
– Они отснимут несколько эпизодов в павильоне. Эти шустрые ребята не погибнут, никакой нужды их устранять нет… И вот что – нам не нужна недостижимая Луна. Такая Луна долго не даст никому покоя. Нам нужна покорённая Луна, унылая и скучная. Поверьте мне, десятилетиями никто больше Луной интересоваться не будет – уж в особенности эти шиберы. Вот торговать участками на ней они будут, а задаваться вопросом, из чего она сделана, – никогда.
– Но наша гордость… – Генеральный секретарь оскорблённо звякнул своими золотыми медалями. – К тому же они требуют Чехословакию. Что, сдадим? Может, чехов им сдадим? Скажем, что гражданская война и так предотвращена, выведем танки и – привет?
– Национальная гордость – страшная вещь. Но Чехословакия – это много. Если заартачатся, то сдайте им этого хулигана в Боливии…Молодой человек!.. – И Розалия Самуиловна сделала знак офицеру, переминавшемуся на краю площадки.
Офицер вздрогнул и вприпрыжку побежал к ним, прижимая к груди чемоданчик с телефоном.
(царь обезьян)
Эдакое безобразие, стыд роду человеческому. Конечно это обезьяна, да не здешняя.
Ветер свистел в пустых клетках питомника.
Заведующий второй лабораторией (первой, впрочем, давно не существовало) смотрел через окно, как сотрудники перевязывают картонные коробки и укладывают их в контейнер. Собственно, и второй лаборатории уже не было, заведовать стало нечем. Сейчас они вывозили только самое важное – то, чем предстояло отчитываться за чужие деньги. Заведующий понимал, что это не просто графики и цифры – для кого-то это будущая работа за океаном – и папки в коробках станут для него залогом сытой жизни.
А пока он сидел с заместителем и, пользуясь служебным положением, пил виноградный самогон из лабораторной посуды. Самогон было достать куда проще, чем спирт, и запас был велик.
Ещё один человек наблюдал за погрузкой, казалось, не шевелясь.
Старик-сторож сидел на лавочке и смотрел, как запирают и пломбируют контейнер на грузовике. Точно так же смотрели на происходящее обезьяны из своих клеток.
Он всю жизнь состоял при этих обезьянах, причём сначала думал, что это обезьяны состояли при нём.
Старик поступил в сторожа давным-давно, когда вернулся в этот приморский город со странным грузом. С тех пор он видел обезьян больших и маленьких, умных и глупых. Он видел, как они рождаются и как умирают, – и он жёг их, умерших своей смертью или павших жертвой вивисекции и точно так же исчезнувших в большой муфельной печи.
Старик был ветераном – в разных смыслах и оттенках этого слова. Вернее, во всех: когда-то его отец поднял красный флаг над домом губернатора, а затем они вместе ушли в Красную гвардию. Отца убили через месяц, а вот он воевал ещё долгие годы, пока не вернулся сюда, в родной город. Старик был ветераном и потому, что на истлевшем пиджаке у него болталась специальная ветеранская медаль, и потому, что был он изувечен в сраженьях, о которых забыли все историки.
Теперь начиналась новая война, и старик знал, что её не переживёт. Он жил долго, как и полагалось горцу, но подходил его срок, и теперь он вспоминал прошлое, его мелочи и трагедии, всё чаще и чаще.
Что было главным? То, как они с отцом, скользя по мокрой от осеннего дождя крыше, лезли к флагштоку? То, когда родился его сын, который стал героем и начальником пароходства и которого он теперь пережил? Вся остальная жизнь была монотонной и подчинялась режиму жизни питомника.
Нет, всё это было не то,