Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

© В. А. Котельников, составление, подготовка текстов, статья, примечания, 2025

© Российская академия наук и издательство «Наука», серия «Литературные памятники» (разработка, оформление), 1948 (год основания), 2025

© ФГБУ Издательство «Наука», редакционно-издательское оформление, 2025

* * *

Б. М. Маркевич. Гравюра А. Зубова.1878 г.

В Большом театре шли «Пуритане» с Бозио и Калцолари². Княгиня Краснорецкая давала в этот понедельник большой бал Двору, и театральная зала представляла по этому случаю особенно праздничный вид. В креслах восседали военные и статские сановники, в звездах и лентах; в бельэтаже счастливые избранницы петербургского high life³ прикрывали роскошными sorties de bal⁴ свои обнаженные плечи и осторожно, не ворочаясь, держали свои пышно убранные цветами и бриллиантами головы; за ними из глубины выглядывали белые галстуки и шитые воротники мужей их и поклонников, тесно жавшихся к задней стенке лож, из боязни помять расстилавшиеся пред ними волны газа и шелка над необъятными кринолинами. Весь этот светский люд, поглощенный мыслью о предстоявшем бале, рассеянно, чуть не угрюмо, внимал беллиниевским мелодиям, между тем как сверху, из той счастливой области, под плафоном, где наслаждение искусством даруется ценою бани в сорок градусов жары, раздавались после каждой арии оглушительные рукоплескания и клики восторженных молодых голосов. Внизу сочувственнее всех относился, по-видимому, к этим поднебесным восторгам высокий, богатырски сложенный генерал в парике с хохлом и алмазами на груди, занимавший кресло рядом с генерал-губернаторским и небрежно отвечавший кивками на низкие поклоны проходивших мимо него звездоносцев; важный сановник питал, как известно это было всему Петербургу, отеческую, невинную страсть к сладкозвучной примадонне, заливавшейся, как бы в угоду ему, в этот вечер во весь раскат своего соловьиного голоса. Бедная дочь страны, любимой солнцем, она не предчувствовала, что несколько месяцев спустя ее должно было унести из числа живых суровое дыхание враждебного севера.

В пятом ряду кресел, у самого прохода, сидел молодой человек, лет 30–32-х, в штаб-офицерских эполетах и с Георгиевским офицерским крестом на пехотном мундире кавказской формы. Светло-русый, с бровями и усами темнее волос на голове – признак породы⁵, – лицо его отличалось замечательною правильностью и изяществом своих очертаний; но внимательный наблюдатель мог бы прочесть на этом красивом лице несомненные следы мятежно и страстно прожитого прошлого. В общем выражении этих тонких черт, в складках рта, в абрисе опущенных, чуть-чуть помаргивавших глаз сказывалась какая-то будто утомленная энергия, пресыщение или горечь неудовлетворенной жизни. Он сидел, весь согнувшись высоким и худым телом, в своем кресле, подпирая голову левою рукой, a правою рассеянно перебирая по черной густой волне папахи, лежавшей на его коленях. Легкая, как бы необычная ему улыбка играла на его губах – улыбка, которую вызывало в нем зрелище того впечатления, какое, очевидно, производило превосходное исполнение оперы на соседа его с правой стороны. Сосед этот, человек средних лет, с широким, выпуклым и голым черепом и чертами лица, напоминавшими Сократа, был, по всем признакам, меломан в квадрате, меломан-фанатик, меломан-факир. Откинувшись затылком в спинку своего седалища, он полулежал, закрыв глаза и расширив ноздри, словно стараясь вбирать в себя ими опьянявшие его звуки; увлаженные, чувственные губы причмокивали, будто те же звуки вливались в них в то же время в виде сладчайшего напитка, и до слуха кавказца явственно доносились от времени до времени легкий стон и едва сдержанное завывание, вырывавшиеся из гортани соседа от преизбытка музыкального наслаждения. «Небеса, не-бе-са!» – приговаривал он каким-то таинственным шепотом, ежась и поджимаясь, как сытый кот на окне, пригретый весенним солнцем…

Он пришел в себя лишь в ту минуту, когда опустилась занавесь за последним аккордом финала первого действия.

– Еще немножко, и я бы начал беспокоиться за вас, – сказал ему насмешливо кавказец, лениво подымаясь с места и оборачиваясь спиной к сцене, – музыка производит на вас то же действие, как на других опиум или гашиш.

– Да помилуйте-с, – обидчиво возразил тот, – ведь это надо понимать-с, ведь это последние соловьи-с, последние Могиканы великой классической школы пения!.. Ведь это божественно-с! Ведь от этого-с должны у самого черствого человека во всей вселенной расцвести на душе горацианские розы! – приговаривал он, уже шипя, язвительно поглядывая на своего собеседника, словно именно его разумел он самой черствою душой во всей вселенной.

Кавказец продолжал улыбаться: артистический энтузиазм его театрального соседа был слишком, видимо, искренен, чтоб имелась какая-либо возможность оскорбиться его ребячески агрессивным способом выражения.

– А ведь хорошо! – улыбаясь и слегка пришепетывая, заговорил, оборачиваясь к разговаривавшим, сидевший пред ними в четвертом ряду большого роста господин, с неправильным, добродушным и умным лицом, носом формы истоптанного башмака и довольно длинными седоватыми волосами, густые пряди которых, падавшие ему на лоб, он то и дело откидывал головой или рукой назад.

– Еще бы! – выразил меломан движением плеча, между тем как тот обводил биноклем окружность бельэтажа.

– Какой старик великолепный! – сказал он, остановив его на одной ложе.

– Это, – кавказец повел взглядом в ту же сторону, – английский посланник при нашем Дворе.

– Благороднейшая англо-саксонская кровь! – воскликнул меломан. – Глядите, какая тонкость и твердость очертаний, а в выражении какое сознание своего я. I ат а тап, я – человек, – так и читаешь на этом изящном, родовитом лице.

– Да, – подтвердил седоватый господин, глянув кругом прищуренными глазами, – особенно, если посравнить…

– Ведь, этого нельзя-с, Петенька, – зашептал тут же, осторожно озираясь, меломан, хватая на лету недосказанную мысль, – тут-с, позволь тебе сказать, сравнения неуместны. Ведь раса, любезный друг, не есть случайный физиологический продукт, a результат целого процесса истории, да-с! Ведь там-с уже сто лет, после норманского завоевания, не оставалось ни единого раба на всем пространстве страны. Там-с в продолжение столетий взрастают поколения в сознании своей свободы, своих гражданских и политических прав-с. Соответственно сему выработался и этот тип независимого, гордого, оригинального человека… A тут-с, – уже зашипел он, – от чухонской помеси, татарской плети