Но в сосредоточенном внимании, с которым слушала она его, ему как-то разом сказалось, что никто в эту минуту не был в состоянии так понять его, как эта светская девушка, с ее спокойным обликом и неулыбающимся взглядом.
– Постарайтесь сыграть хорошо, – сказала она просто, – мне так хочется видеть его на сцене. Я читала «Гамлета»… Настоящего! – подчеркнула Лина. – У меня был в Ганновере учитель английского языка, старик; он меня очень любил и подарил мне всего Шекспира: «дурное к вам не пристанет», – говорил он. И, в самом деле, я всегда так думала, что дурное только к дурным пристает… Вы, однако, не говорите об этом всем… многие не понимают… Да вы и не скажете, – я знаю! – своим особым серьезным тоном заключила, не договорив, княжна, – и пошла навстречу подымавшегося на сцену дяди.
Он взял ее руку:
– Bonjour Hélène1 (он никогда не называл ее уменьшительным именем), так рано, и здесь?.. Я никак не ожидал… Ты здорова? – И он заботливо, почти тревожно глянул ей в лицо…
– Совершенно здорова! – не дала ей ответить Ольга Елпидифоровна, – это мы еще вчера с Линой сговорились встать в шесть часов, – pour vous faire plaisir, mon prince2! – низко, по-театральному, присела она перед ним.
– В самом деле, Hélène? – Он блеснувшим на миг взором обратился снова к племяннице, – ты… вы для меня это сделали?..
– Еще бы! – крикнула барышня.
– Для вас, дядя, именно для вас! – И княжна закивала ему улыбаясь.
Он стал как-то чрезвычайно весел и шутлив:
– Сергей Михайлович, очень рад видеть вас опять!.. Вы познакомились с Еленой Михайловной?.. А этой птичке певчей были вы представлены? – указал он на востроглазую девицу, не перестававшую вертеться около него. – Рекомендую – русские романсы поет восхитительно!..
Черноглазая барышня сжала свои крупные губы:
– Monsieur Гундуров не обратил на меня никакого внимания.
– Он слишком молод, – улыбнулся князь Ларион, – чтобы уметь оценить все ваши совершенства: только такие старцы, как я…
– Вы старик, вы! – перебила его барышня, воззрясь на него нежно упрекающим взглядом. – Вы просто кокетничаете своим старчеством!
Князь нахмурился и повел на нее холодными глазами, – отчего она, впрочем, нисколько не смутилась:
– Да, да, кокетничаете! – повторяла она.
– Что же, Сергей Михайлович, – отходя от нее, спросил князь Ларион, – вы порешили насчет «Гамлета»?
– Ах, да, дядя, пожалуйста, – молвила княжна Лина, – мне этого так хочется…
Он глянул ей опять прямо в лицо, как-то задумчиво усмехаясь и не отводя от нее взгляда:
– Could beauty, my lord, have better commerce than with honesty? [5] – медленно проговорил он и обернулся к Гундурову.
– Удивительно говорила это и вела всю эту великолепную сцену с принцем одна очень молоденькая тогда девочка, дочь, кажется, знаменитой mistriss Siddons, сестры Кембля3, которую я видел в 1821 г. в Лондоне. До сих пор эти слова, выражение ее остались у меня в памяти…
– Так можно будет, дядя? – спросила его опять княжна.
– Можно, Hélène, можно, – он пожал ей руку, – и я даже готов не пропускать ни одной из ваших репетиций, – если только присутствие мое не будет в тягость вашему молодому обществу, – любезно примолвил князь, обращаясь к нашим друзьям…
– Звонят! – послышался внезапно голос Вальковского, который тем временем заснул «под тенью кулис»4 во всем безмятежии непорочной души.
– К завтраку, – это, кажется, по вашей части, Иван Ильич? – досказал весело князь Ларион.
– Боже мой, – воскликнул Гундуров, – а я еще не уехал!..
Все рассмеялись.
– И прекрасно сделали, – княгиня Аглая Константиновна вам бы этого никогда не простила!.. Mesdames5, господа, пожалуйте! – приглашал князь. – Сергей Михайлович – вашу руку княжне!..
Бойкая барышня шагнула к нему:
– Ваше сиятельство не откажете мне в чести быть моим кавалером? – прощебетала она «птичкой певчею»…
Князь Ларион поглядел на нее с полуулыбкой:
– Позвольте вам предложить более подходящего для вас спутника, – подчеркнул он, указывая на Ашанина… – Пойдемте, Иван Ильич!..
Надежда Федоровна прошла одна, за всеми, с поникшим челом и своею вечно горькою усмешкой и отправилась к себе, в третий этаж.
VI
Хозяйка дома – расплывшаяся сорокалетняя барыня с крупным, еще свежим лицом и сладкими, томно вращавшимися глазами, которым как-то странно противоречил весьма заметный пушок, темневший над ее твердо очерченными полными губами, – уже кушала чай, когда молодое общество с князем вошло в столовую. Она была не одна. У длинного стола, сверкавшего лоснящимся блеском свежей узорчатой скатерти и уставленными на ней всякими серебряными мисками, кастрюлями и приборами, занимали места несколько человек гостей, прибывших в Сицкое за несколько дней ранее наших приятелей. Одесную княгини, с понуренным видом обмакивая длинно нарезанные ломтики хлеба в яйцо, сидел некто Зяблин, разочарованный и разоренный московский лев, господин с большим грузинским носом и отличными, цвета воронова крыла, бакенбардами, – «неудавшийся Калабрский бригант»1, – говорил про него князь Ларион. По другую ее руку попрыгивал на своем стуле, что-то рассказывая ей и громко хохоча своему собственному рассказу, «шут Шигарев», как относился о нем Ашанин, – один из тех счастливцев, которых щедрая природа одарила способностью воспроизводить с изумительным сходством жужжанье мухи под ловящими ее пальцами, визг отворяемой табакерки на деревянных шалнерах, блеяние овцы и мяуканье кота, доставать языком кончик собственного носа и тому подобными салонными талантами; комик на сцене он был превосходный, а наружностью своей напоминал болотную птицу вообще и пигалицу в особенности… На противоположном конце стола, рядом с т-те Crébillon, экс-гувернанткою самой Аглаи Константиновны, живою старушкою с густыми седыми буклями под тюлевым чепцом, белелась золотушная и чухонская физиономия Ивана Карлыча Мауса, молодого малого, выпущенного недавно из училища правоведения, в котором отец его был доктором. Юный Иван Карлыч сознавал, по-видимому, вполне это двойное преимущество: быть немцем – раз, и выпущенником заведения, имеющего поставлять на Россию государственных мужей, – два: а потому, хотя пока и занимал лишь скромную должность губернского стряпчего, держал себя так внушительно важно и рассеянно дельно, как будто и в самом деле был уже министром юстиции… Однако меж незанятых еще стульев ежился, словно боясь притронуться к своему прибору, длинный, невзрачный уездный землемер, вытребованный владелицею Сицкого для какого-то размежевания. Наслаждаясь его робким видом, нагло ухмылялся стоявший прямо против него monsieur Vittorio, не то итальянец, не то бельгиец, рослый и видный из себя, лет сорока франт, бывший курьер покойного князя, теперь factotum и мажордом2 княгини.
– Откуда вы? – с некоторым удивлением спросила она, увидав дочь об руку с незнакомым ей молодым человеком.
– Сергей Михайлович Гундуров, племянник Софьи Ивановны