– Будьте покойны!..
Лина сидела за чайным столом с доктором Рудневым, белокурым, еще молодым человеком, с открытым, симпатичным лицом (он только накануне утром приехал из Москвы), и рассказывала ему что-то.
– А вот и дядя! – воскликнула она, увидав входящего князя. – Здравствуйте, oncle; вы, кажется, у меня еще никогда чаю не пили? Позвольте предложить вам, как хозяйка…
На лице ее играл румянец, лазоревые глаза горели какими-то искристыми брызгами.
– Ты очень оживлена, Hélène. Как вы находите ее сегодня? – обратился к доктору князь Ларион, стараясь придать голосу своему самую ровную, спокойную интонацию.
– Ничего, – улыбнулся тот, – княжна очень крепко, хотя и недолго спала, говорит. Пульс – позвольте ручку, княжна! – несколько сильнее против вчерашнего, но вчера он был слабее против нормального, так что в этом надо видеть хороший признак…
– Да, мне сегодня хорошо, очень хорошо! – молвила поспешно Лина, глядя на дядю неотступным и проницающим взглядом, производившим на него жуткое, тяжелое впечатление.
Разговор как бы оборвался на этом слове. Смотритель и Руднев поспешили допить свои чашки, поклонились молодой хозяйке и вышли.
Она их не удерживала.
– Дядя, – прошептала Лина, как только остались они вдвоем, перегибаясь к нему через стол, – он приехал, он здесь?..
– Почему ты думаешь? – спросил князь, невольно вздрогнув.
– Я чувствую… я вижу… Это у вас на лице написано, дядя! – быстро промолвила она как бы в объяснение.
– Да, он приехал, – сказал он не сейчас.
– И здесь! – настоятельно повторила Лина.
– Да… Но я его еще не видел, – счел нужным прибавить князь.
– Дядя!.. – проговорила она только.
Его что-то словно резануло по сердцу, но он тотчас же осилил в себе мгновенный отзвук чувства, представлявшегося ему теперь чем-то чуть не святотатственным.
– Ты желаешь видеть его, Hélène? – с тихою улыбкой сказал он.
Она только головой повела.
– Но довольно ли ты сильна для этого, не произведет ли это на тебя слишком сильного впечатления?
– Я каждый день молила Бога об этом, – ответила она с каким-то сосредоточенным движением бровей, – вы видите, я дожила… Я готова…
– Да, – вспомнились князю Лариону слова, сказанные ему Овером: «счастье еще никогда никого не убивало». – Погоди же, – молвил он громко, – господин Ашанин сидит у меня в кабинете, ты позволишь мне послать за ним?
– Я буду очень рада, oncle, я его очень люблю!
– Где звонок к твоей горничной?
Появившейся на этот звонок Глаше князь приказал сбегать к нему в покои и пригласить находившегося там молодого человека к княжне.
Ашанин вошел в комнату, весь раскрасневшийся и запыхавшийся от смеха, с которым несся снизу по лестнице.
Она приветствовала его дружескою улыбкой.
– Ну, вот и вы, – молвила она, – и все хорошо, не правда ли?
– Все хорошо, Елена Михайловна, если только вам хорошо! – отвечал он весело, подавая ей знак глазами, что он понял ее, понял все, и что «их Сережа» тут, и только ждет минуты войти в эту самую дверь, в которую он только что вошел.
Она его поняла тоже, и на миг, показалось ему, в глазах ее сказалось опять то загадочное, зловещее выражение, которое так пугало его в них на другой день после ее обморока.
Но она тут же улыбнулась еще раз и обернула голову в сторону дяди, как бы ожидая теперь его слова.
Он обернулся в свою очередь.
– Где же ваш приятель таится? – спросил он молодого человека, налаживая себя на шутливый тон.
– В гроте, над самой рекой, – засмеялся широко тот, – чтоб отправиться в нее головой вниз, если вы не смилуетесь над ним, ваше сиятельство!
Князь Ларион чуть-чуть повел бровями и взглянул на племянницу.
– Так пригласить его сюда, Hélène?
– Пригласите, дядя! – пролепетала она с загоревшимся взглядом.
XLV
Comme un dernier rayon, comme un dernier zéphyre
Anime la fin d’un beau jour1…
Гундуров, шагая об руку с Ашаниным по пути от реки к дому, испытывал ощущения существа, у которого в одно и то же время выросли бы крылья за плечами и очутились бы пудовые гири на ногах. Он хотел лететь – и не мог. Сердце рвалось к безумной, бесконечной радости и тут же замирало… «Препятствия со стороны княгини устранены», – сообщил ему сейчас Ашанин, но что-то колющее, язвительное, мертвящее словно винтило внутри его, словно шептало в каком-то израненном углу его мозга, что отстранены они лишь потому, что «все равно», что «счастия ему все-таки не видать», что она… Дрожь пронимала его, в глазах двоилось при этой страшной мысли, ноги подкашивались под его изнуренным пятидневною бессонницей туловищем. Он алчно, судорожно ждал минуты свидания с нею, и боялся, и вздрагивал, и замедлял бессознательно шаги.
– Что же ты, Сережа, – говорил ему Ашанин, прижимая крепче локтем его локоть, – устал что ли так, или испугался пред входом в рай?
– Очень она переменилась, скажи? – в десятый раз спрашивал он вместо ответа.
– Да нет же, говорят тебе, нет! Сегодня ей даже значительно, заметно лучше. И совсем то лицо, тот художественный облик, какой был у нее, помнишь, в третьем действии «Гамлета», в сцене с тобою, где была она так прелестна, – примолвил Ашанин.
О, какой зудящей, до сих пор не зажитой раны коснулся неосторожно красавец этим напоминанием! Гундуров весь переменился в лице, на котором мгновенно набежали и так же мгновенно исчезли краски.
– Нет, не может быть, неужели все оттуда идет?.. Пойдем, пойдем скорее! – глухим и прерывающимся голосом вскрикнул он, увлекая теперь за собою приятеля, который, занятый в ту пору собственною эпопеей с Ольгой Елпидифоровной, не владел достаточно вниманием, чтобы вникнуть в интимную драму, разыгрывавшуюся между Гундуровым и княжной в упомянутой им сейчас сцене, и приписывал поэтому теперь вырвавшиеся у Сергея слова какому-то горячечному припадку.
– Не напугай ты княжну, ради Бога! – говорил он ему, взбегая за ним на лестницу и пугаясь теперь в свою очередь.
Гундуров остановился передохнуть в коридоре, в нескольких шагах от комнаты Лины, и прислонился к стене, боясь упасть от усталости и волнения.
Дверь этой комнаты отворилась, из нее вышел князь Ларион.
– Здравствуйте, Сергей Михайлович, очень рад вас видеть, – промолвил он, протягивая ему руку, – войдите, Hélène вас ждет!..
Он пропустил его мимо себя, затворил за ним дверь и, обращаясь к Ашанину, стоявшему тут же:
– Пойдемте покурить по соседству, – как бы уронил он, направляясь к бывшей комнате Надежды Федоровны.
Гундуров переступил через порог, усиленно сдерживая трепет, пронимавший все его члены, приказывая себе смотреть твердо и спокойно.
Его точно ослепило