Илья покачал головой и включил кондиционер. По оголённым частям тела пробежали мурашки, и я обняла себя.
— Если бы мне надо было это за мою помощь, я бы просто снял девку в клубе и там же её отодрал. Но я полгода танцую вокруг вас, боясь спугнуть или обидеть. Я не лезу в вашу жизнь, а просто нахожусь рядом…
Я не понимала, для чего мне нужны сейчас эти слова, но уйти, гордо вскинув голову, тоже не могла. Я смотрела, как Илья нервно и зло потирает подбородок, как запускает руку в волосы и дёргает себя за мочку уха.
— Если вы считаете, что мне за мою помощь нужен секс, то хочу вас очень сильно разочаровать. То, что сейчас было, мне не нужно. Я не люблю, когда меня не хотят. И никогда бы не попросил за свою помощь подобного…
До меня слишком медленно доходило, что пытался мне сказать Илья. Но было мерзкое чувство, что я где-то ошиблась. Что-то не подсчитала.
— И мне очень жаль, что я у вас вызвал ощущение, что могу вообще потребовать нечто подобного. И ещё больше мне жаль вас разочаровывать, что не все мужчины одинаковы.
Последние слова как ушат холодной воды отрезвили меня, и я готова была начать извиняться, но вместо этого послышался новый щелчок, говорящий, что двери разблокированы. Илья, не поворачиваясь в мою сторону, холодно произнёс:
— За обед благодарю и больше не задерживаю, — в голосе слишком много холода, словно я оказалась в пустыне из чистого льда. И прозвучало это примерно как: «Пошла вон».
И я пошла. Открыла дверь, выскочила из машины и побежала к подъезду, не оборачиваясь и глотая злые слёзы, в которых смешался стыд за свои предположения, боль от пережитого поцелуя не с Владом и обида, что меня вышвырнули, не дав времени объясниться.
Я взлетела по лестнице и быстро открыла дверь квартиры. У нас не особо принято закрывать комнаты, только если куда-то уезжаем надолго, поэтому из моей вышла мама.
— Доченька, милая моя, а я в гости приехала!
Глава 15
Самое страшное в беременности это не роды.
Меня пугало одиночество.
Я одна ходила на первое УЗИ и не могла ни с кем разделить радость от первых шевелений дочери в животе. Мне просто хотелось кричать, когда Ида толкнула меня впервые, а я не знала, кому кричать. И если в самом начале пути я храбрилась, работала, куда-то бежала, что-то делала, то к двадцатой неделе меня стало всё угнетать. В выходные дни я лежала, почти не шевелясь, на диване и смотрела в стену. Каждое движение дочери в животе я воспринимала, как боль от невозможности поделиться счастьем.
Я хотела, чтобы рядом был кто-то, кому ребёнок был так же небезразличен, как и мне.
Влада рядом не было.
Я не могла ему позвонить и сказать, что вот сегодня у нас три пинка было, а ещё она, как рыбка, просто плавает. Мне хотелось, чтобы вечерами большие ладони ложились мне на живот и прислушивались к каждому движению. Но нет.
Рядом были мои соседи. Толичка приходил и рассказывал, что вот когда у него сестра беременная ходила, то молола всё, что под руку подвернётся, а раз я не ем, то дохлой к родам буду как селёдка солёная. Валерия Ивановна тоже приходила. Перебирала детские вещи, которые я потихоньку стала собирать, и качала головой, а потом приносила пироги с ягодами. Или вот ватрушки с творогом. А ещё она вязала из тонкой пряжи пинетки и нашла где-то отрезы тканей для пелёнок. Ниночка приносила книги по воспитанию новорождённых и вишнёвое варенье. А Варвара рассказывала долго и многословно, что вот у неё подружки с детьми и с ними гулять интересно, а ещё младенчики обычно розовые и пахнут молоком.
Я не была физически одна. Соседи, которые ближе, чем семья, были рядом. И я до сих пор не знаю, как их благодарить, но вот мамы со мной не было.
Я не могла позвонить матери и рассказать, как мне тяжело, как я устала и как мне одиноко без Влада, потому что со мной не общались и, скорее всего, высмеяли бы. За мою бесхребетность, за мою нерешительность, за мои слёзы.
Мне так сильно не хватало мамы, когда я ходила беременная, что я убедила себя, что сирота. Так не надо было надеяться на чудо и звонок среди ночи о том, что по мне соскучились. Можно было не притворяться, что мне ни капельки не интересно, как там дела у матери, ведь я сирота, у меня нет матери.
Но она была.
И зачем-то появилась спустя несколько лет.
Я смотрела, как мама суетится в комнате, перекладывая вещи Аделаиды и мои, чтобы освободить себе место в шкафу. Как она приносит тарелки с кухни и садится обедать прямо в комнате, как она брезгливо поджимает губы при виде общей ванны.
Смотрела и не понимала: как у сироты вдруг появилась мать.
— А зачем ты приехала? — спросила я, устав отыгрывать роль хорошей дочери. Мама уронила сушку в чай с молоком и вытаращилась на меня, словно впервые видела.
— А разве нужна причина, чтобы увидеть своего единственного ребёнка и внучку? — всплеснула руками мать и вернулась к чаю.
— Спустя несколько лет? — задала я самый очевидный вопрос.
— Аглая, ты как маленькая, — отмахнулась мать. — Люди ругаются, мирятся, но это не значит, что я совсем перестала тебя любить. Да, ты не послушалась меня. Родила. Но от этого моей дочерью ты быть не перестала.
— Больше трёх лет ты не помнила об этом.
Меня бесила вот эта показная равнодушность к ситуации. Что мама пытается просто сделать вид, как будто не было этих лет. Не было моих слёз, когда я не знала, что сделать, чтобы укачать трёхмесячную дочь, не знала, что это не самое страшное, а вот зубы…
Мне так не хватало какого-то материнского совета, что со временем у меня атрофировались вообще все привязанности к матери.
— Девичья память, — кокетливо дёрнула плечом мать и вытащила печенье Аделаиды. Я хотела было