— Назад! — рявкнул я. — Ни шагу больше!
В воцарившейся тишине звон вылетевшей чеки предохранителя, ударившейся о каменный пол, прозвучал особенно громко.
— Стоять! — рявкнул командир группы захвата. — Делайте, что он говорит!
Темные фигуры замерли.
— Антей, не дури! — снова послышался его голос. — Это какое-то недоразумение!
Чего? Недоразумение? Это он отлично термин придумал. «Недоразумение», гляди ж ты! Очень метко. Вся моя жизнь после того, как я очнулся в подвале — сплошное недоразумение.
— Стой, Антон! — снова заговорил командир группы, на долю секунды повергнув меня в растерянность. — Не делай глупостей! Давай разберемся вместе. Ты помнишь меня?
Он шагнул вперед и деактивировал шлем экзокостюма. Забрало поехало вверх, и в свете фонарей показалось его лицо. Резкие черты, будто высеченные из камня, нос с характерной горбинкой, пронзительно-голубые глаза, глядящие из-под густых бровей…
При виде этого лица висок прострелил болью.
Вспышка.
Песок, вой ветра, изнуряющая жара. Миллионы песчинок, закрученных ураганом, секут по лицу, забираются под воротник, набиваются в ботинки… Идти тяжело, каждый шаг отдается болью в простреленном боку. Повязка давно намокла и сочится кровью, а груз, взваленный на правое плечо, усложняет задачу в тысячи раз. Вот только бросить этот груз нельзя. Потому что у груза тоже обильное кровотечение, и если его бросить — сам он не выберется.
А у них в подразделении своих не бросают.
Так что отставить сопли, вперед, боец! Шаг за шагом, метр за метром, туда, где, скрытая сейчас песчаной бурей, расположилась точка эвакуации.
Они дойдут. Дойдут обязательно. Потому что подыхать в этом песчаном аду — значит сдаться.
А сдаваться они не умеют.
Вспышка.
— За проявленный героизм и беспримерное мужество, за выполнение задания в чрезвычайно сложной обстановке, а также за спасение товарища невзирая на угрозу собственной жизни награждается… — пауза, — Майор Зорин!
Он делает шаг из строя. Генерад пожимает ему руку, прикалывает к кителю орден. Антей отдает честь, гаркает «Служу Отечеству» и возвращается в строй.
— За проявленный героизм, самоотверженность и самопожертвование, за выполнение задания в чрезвычайно сложной обстановке награждается капитан Рокотов!
Стоящий рядом Рокот, все еще бледный после госпиталя, но хотя бы уже не выглядящий бледной тенью себя прежнего, выходит вперед. Орден, рукопожатие, «Служу Отечеству», шаг назад, в строй.
— Поздравляю, — фраза через плечо.
— Если бы не ты… — Рокот не продолжает, его горло будто спазмом свело.
— Да ладно, забей. Сочтемся, — Антей хмыкает. — Делов-то…
Воспоминание тускнеет и исчезает.
Твою мать…
— Рокотов? Костя? — имя в голове всплыло будто само по себе. Я знал, знал этого человека! Более того, служил с ним вместе! Тысячу лет назад, еще задолго до того, как уйти в «ГенТек»… Но…
— Не дури, Антоха! — подняв перед собой раскрытые ладони, заговорил Рокот. — Все нормально! У меня тут коптер, сейчас загрузимся, отправимся на базу… Разберемся!
Дерьмо.
Почему-то на душе вдруг стало мерзко — до такой степени, что аж дыхание перехватило. На какой-то миг я поверил в то, что сейчас можно все бросить, спокойно сесть в мультикоптер и отправиться… Разбираться. Вместе со старым… Другом?
Вот только этого не будет. Потому что «ГенТеку» нужен не я. «ГенТеку» нужна информация с моего нейрочипа. И, как только к ней попытаются получить доступ… Не зря Плесецкий заложил в программу алгоритм, стирающий личность при попытке вмешательства — я только сейчас понял, почему именно Крон не стал даже пытаться снять блокировку с моей памяти. Извини, друг, но овощем становиться мне как-то не с руки.
«Шеф, регистрирую активное движение», — заговорил в голове Симба. «Кажется, группа готовится к захвату».
Дерьмо.
— Нет, Костя, — покачал я головой. — Не разберемся, — я повернулся к геллхаунду, который явно не понимал, что происходит, но все еще скалился, нервно лупя хвостом себя по бокам. — Тихо, малыш. Тихо, — я снова повернулся к Рокоту.
— Собаку не трогай, — проговорил я изменившимся голосом. — Она не при делах.
— Антон, ты…
Сзади послышался шум — кто-то рванулся вперед, мне под ноги прилетела граната с характерным желтым окрасом — электромагнитная, — но я уже отжал рычаг замедлителя…
А в следующий миг реальнось испарилась в яркой вспышке — и мира не стало.
Эпилог
[ЗАГРУЗКА СИСТЕМЫ ВОССТАНОВЛЕНИЯ]
Инициализация нейронного интерфейса…
Проверка целостности данных…
Статус: критическая ошибка. Данные повреждены.
Попытка восстановления из резервной копии…
Сбой. Данные недоступны.
Загрузка базовых параметров…
Успешно.
Первым пришло ощущение жидкости в легких.
Густой, вязкой, заполняющей все внутри. Я попытался вдохнуть и захлебнулся, закашлялся, задергался. Что-то щелкнуло, зашипело, и меня вдруг резко потянуло вниз.
Падение.
Короткое, секунда, не больше.
Удар о металлический пол всем телом. Холодный, твердый, нещадно бьющий по голым коленям и ладоням. Я рухнул на четвереньки, согнулся пополам и начал харкать жидкостью из легких — она выходила толчками, обжигала горло, лилась изо рта и носа густыми потоками. Противная, скользкая, пахнущая химией и чем-то медицинским.
Кашель не прекращался. Я давился, пытался перевести дыхание, но легкие не слушались, продолжали выталкивать жидкость наружу. Сколько это длилось — не знаю. Минуту, может, две. Мне это время показалось вечностью.
Наконец кашель стих. Я остался на четвереньках, тяжело дыша — нормально, воздухом, а не этой дрянью, — и пытался понять, что происходит.
Где я?
Что случилось?
Почему так холодно?
Я с трудом разлепил веки — они будто слиплись от той же жидкости — и посмотрел вниз.
Металлический пол. Серый, идеально ровный, стерильно чистый. Под ладонями — холодный металл. Я голый. Полностью. Ни одежды, ни обуви, ничего.
Подняв голову, я оглядделся.
Помещение, в котором я оказался, было большим. Высокие потолки, яркие лампы дневного света, бьющие по глазам. Стены белые, безликие. И вдоль стен, рядами, стоят капсулы. Прозрачные цилиндры в полный человеческий рост, заполненные мутной жидкостью, очень похожей на ту, что я только что выблевал.
А в капсулах — люди.
Нет, не люди. Тела. Неподвижные, с закрытыми глазами, подключенные к каким-то трубкам и проводам. Десятки. Несколько рядов, построенных в несколько ярусов. Подробностей рассмотреть не удалось — сквозь жидкость проглядывали лишь смутные силуэты. Впрочем, и без подробностей картина была не из приятных. Не думаю, что я хотел бы видеть эти самые подробности. Я попытался встать, но ноги не держали — подкосились, и я снова рухнул на четвереньки. Голова кружилась, в глазах мутнело, тошнило.
Что это? Где я? Что со мной случилось?
Я попытался вспомнить — что угодно, хоть что-то, — но в голове была пустота. Просто пустота. Никаких образов, никаких воспоминаний.