– Прошу прощения, – произнес он с виноватой улыбкой на залитом потом лице. – Я был занят.
Вместо того чтобы устроить нерадивому послушнику выволочку, Сломанный Топор сгреб в сторону разбросанные инструменты, расчистив себе местечко, и сел на пол в позе геюпа:
– Излагай.
– Ну, – начал юноша робко, – у меня возникли проблемы с письмом ливневым шрифтом…
Тасэ-Теки сравнивал свой ум с весенней ласточкой: он был прекрасно приспособлен к стремительным ныркам и поворотам, но не способен к долгому напряженному полету. От монотонной работы, требующей аккуратности и усидчивости, ему быстро становилось скучно. Ему куда больше нравилось создавать новое, чем улучшать старое.
От этих свойств ума проистекали его проблемы с письмом, но они же, в свой черед, и помогли их решить.
Копирующая человеческие движения машина Рати Йеры позволяла Мати нарезать сразу двадцать зимних дынь при помощи механических «рук», в точности повторяющих движения рук самой поварихи. При помощи изобретенных Рати обучаемых тележек малочисленный персонал «Великолепной вазы» сумел без труда обслужить всех клиентов, хотя ресторан был полон. Вроде бы книги и кухня никак между собой не связаны. Однако Тасэ-Теки задался вопросом: а не способны ли эти удивительные устройства мастера Рати Йеры прийти на помощь ее ученику? А вдруг он сумеет обучить машину писать прекрасным ливневым шрифтом, если уж сам так неуклюже орудует писчим ножом?
Не будучи, мягко говоря, мастером каллиграфии, Тасэ-Теки в избытке располагал образцами почерков, гораздо лучших, чем у него самого (вспомним хотя бы стихотворение, которое он хранил в шкатулке у сердца). Юноша начал изучать их с точки зрения определенной последовательности фиксированных движений.
Каждая логограмма представляет собой составной механизм из сублогограмм, субсублогограмм и так далее. Процесс письма можно разложить на составные части, пока не будут достигнуты базовые семантические корни, модификаторы мотива, фонетические адаптеры и модуляционные глифы. Те, в свою очередь, можно разложить на отдельные взмахи ножа: вертикальный рубящий, горизонтальный срез, два типа диагональных сечений, поворот для проделывания отверстия, поворот для образования выступа, скребущее движение для разглаживания поверхности, взмах для закругления краев и еще около дюжины дополнительных росчерков для всевозможных продольных и поперечных надрезов, вырезов, зарубок, придания шероховатости и так далее.
В точности как каждый взмах кухонным ножом приближает повара к завершению блюда, так и каждое движение писчего ножа приближает писца к созданию полной логограммы. Тасэ-Теки рассудил, что, сумев повторить индивидуальные движения писца, получит базовый компонент для длинных цепей последовательностей, необходимых для создания логограмм, предложений, абзацев, книг. И тогда он решил провести эксперимент. Консультируясь у монахов и монахинь из «Серебряного руна», юноша изучал анатомию ладони и предплечья человека, а также принципы работы суставов и степень их подвижности. А затем воспроизводил действия при помощи механических связей: пружин, шестерен, веревок, шелковых шнурков, сплетенных жил. Несколько опытных образцов оказались неудачными, однако в конце концов Тасэ-Теки все-таки получил механическую «руку», способную, если правильно дернуть веревку или повернуть нужный рычаг, повторить движение работающего ножом писца.
Теперь пришел черед задуматься об управлении процессом. Шестерни и анкеры ограничивали движения «руки» до точно отмеренных составляющих, скрученные сухожилия и сжатые пружины обеспечивали ее энергией в определенном, скрупулезно рассчитанном количестве. При помощи управляющего устройства, последовательно координирующего напряжение и ослабление, механическая «рука» осуществляла различные преднамеренные жесты: медленное возвратно-поступательное движение для широкого горизонтального разреза в кубике воска; сильный направленный вниз удар для вертикальной обрубки; плавный медленный поворот, создающий идеально круглое углубление.
Обучив машину этому языку механических движений, Тасэ-Теки, так сказать, получил возможность передать волю человека, не имеющего ножа, руке, не обладающей разумом.
– Ты пытаешься создать писца из дерева и шелка? – недоверчиво уточнил настоятель, прерывая взволнованный рассказ послушника. – Но зачем? У тебя ведь есть собственные руки!
– Потому что механическая «рука» способна писать намного лучше, – ответил Тасэ-Теки гордо и смущенно одновременно. – Вот смотри, я сейчас тебе покажу.
Сдерживая так и рвущееся наружу возбуждение, юноша поместил чистый шелковый свиток на наклонную платформу в одном конце машины и накапал на ткань немного расплавленного воска, после чего повернул пишущую «руку», скрепленную вместо мышц деревянными шпонками и связками веревок, расположив ее над воском.
Затем Тасэ-Теки обогнул машину и сел перед устройством, напоминающим цитру, вот только струн, вместо обычных девяти, тут было намного больше. Улыбнувшись настоятелю, молодой человек начал щипать струны.
Защелкали и захрустели шестеренки, скрученные сухожилия затрещали и застонали, шелковые шнурки натягивались и ослабевали – и в результате механическая «рука» задвигалась в воздухе, орудуя ножом над блоком затвердевшего воска.
В точности как мастера боевых искусств вырабатывают у учеников умение сочетать базовые удары руками и ногами, соединяя их в определенную последовательность движений и стоек, так и наставники, обучающие каллиграфии, прививают своим подопечным умение применять базовые комбинации взмахов ножом. Например, таким образом получаются форма «коробочки» (четыре вертикальных рубленых и один горизонтальный срез сверху), форма «лесенки» (два вертикальных рубленых и два, три или четыре горизонтальных), форма «креста» (диагональный разрез справа налево, а за ним другой, слева направо) и так далее.
Тасэ-Теки заметил, что упомянутые последовательности схожи с аккордами, состоящими из основных нот, и эта музыкальная метафора вдохновила его на то, чтобы использовать обычную девятиструнную цитру в новом качестве. Струны цитры, прикрепленные шелковыми шнурами к механической «руке», перекладывали ноты на движения писца: сильный рывок первой струны порождал резкий рубящий удар; если же отвести струны до середины, то удар получался вполсилы; тренькнув восьмой струной, можно было повернуть нож вправо, а девятой – влево. Расположив пальцы нужным образом на первой, восьмой и девятой струнах и взяв аккорд, музыкант-писец получал последовательность в форме «коробки», придавая рождающейся в результате восковой логограмме форму идеального куба.
Пока настоятель с открытым от изумления ртом наблюдал за действиями Тасэ-Теки, тот исполнил на цитре мелодию припева популярной среди прядильщиц шелка и ткачих песенки:
Коконы бери, трепли и кипяти, А потом пряди, колесо крути! Крути же колесо, сестра, скорей крути!
Стрекоча, клацая, стоная и поскрипывая, «рука» с ножом танцевала в воздухе, формируя на свитке идеальную логограмму «шелк», написанную ливневым шрифтом.
Настоятель осторожно подошел ближе. Даже не будучи человеком ученым, Сломанный Топор видел, что линии получаются гладкие и безупречные, с грациозными волнистыми краями, и нет никаких рубцов и царапин, какие даже самые лучше писцы оставляют иногда на логограмме.
– Сомневаюсь, что кто-то мог писать ливневым шрифтом с таким совершенством, даже сам Юшин Пидаджи, – заявил Тасэ-Теки не без гордости.
Он намеренно избегал слова «красота». Бытовало поверье, что великий каллиграф вкладывает в нож свой дух, поэтому часть