– Ты научила машину читать и писать, – восхитилась Фара.
– Ну, в техническом смысле я бы, скорее, назвала это оптическим распознаванием логограмм, – ответила Рати, немало польщенная. – Машина не способна ничего понять, зато она кодирует мудрость при помощи таблиц Саво.
Молодой человек снова повернул рычаг и включил машины. Зрители наблюдали, как «Шмель» опускается к каждой логограмме, разглядывает и считывает ее при помощи сотен окулиумных ячеек внутри ящика, преображает распознанную логограмму в последовательность отверстий, пробиваемых на полосе ткани, которая затем перематывается на восточную половину двора, где гребень-считываватель расшифровывает ее, а десять пишущих машин в точности воспроизводят символы рукописи со скоростью, о какой ни один живой писец не может даже и мечтать.
– Я назвала свое изобретение книжным зеркалом, – заявила Рати. – Неосязаемый писец, изготавливающий идеальные копии.
– Подходящее название для диковинной машины, – сказала Фара. – Вы с Саво нашли способ визуализировать картину целого через едва заметные световые точки; создали скрипторий, где трудятся шелкокрапинные призраки; сконструировали механическое чудо, которое читает и пишет. Есть ли на свете хоть что-нибудь, чего не способен достичь гений инженера, работающего с шелкокрапинной силой?
Рати залилась краской и смущенно улыбнулась. Принцесса умела подобрать нужные слова.
Саво обвил Фару руками и притянул к себе.
– Никакое механическое чудо никогда не заменит радость общения человека с зеркальным отражением его души, – прошептал он ей на ухо.
Глава 50
Правосудие
Пан, двенадцатый месяц одиннадцатого года правления Сезона Бурь и правления Дерзновенной Свободы
Джиа бесстрастно свернула последний свиток и, поместив аккуратную связку в шкатулку в форме рыбы («Ловкая маленькая шпилька со стороны Дзоми, – подумалось ей, – пусть и слегка вычурная»), задвинула ее на свое место в ряду других. Императрица поморщилась, так как движение побеспокоило ее рану под повязкой, напомнив о нападении Фиро.
По всей стране множились протесты. Ветераны и ученые собирались перед зданиями министерств и магистратур, призывая императора Монадэту прервать затворничество и выйти поговорить с ними. Они блокировали подходы к воздушным и морским портам, размахивали транспарантами с перечислением грехов императрицы. В Пане Рэдза Мюи, вечная возмутительница спокойствия, организовала голодовку ученых на площади Четырех морей. В Гинпене Лолотика, гордость и краса «Птичника», поставила новую пьесу «Невиновная», якобы основанную на протоколах суда над Гин Мадзоти.
Петиции из Коллегии адвокатов лавиной сыпались в придворную канцелярию. Их авторы требовали, чтобы императрица Джиа отреклась от титула регента и добровольно отдала печать Дара. «Даже если императрица совершенно невиновна, ей следует избегать уподобления тирану, уступить власть преемнику и учинить полномасштабное расследование…» – говорилось там.
Далеко не один магистрат и губернатор, следуя примеру обретшего популярность Наро Хуна, распустил свой штат и закрыл резиденцию, чтобы присоединиться к протестующим. Чиновники заявляли, что не станут повиноваться приказам из Пана до тех пор, пока Джиа не ответит на касающиеся императрицы Рисаны и маршала Гин Мадзоти обвинения, которые Сото Цзинду выдвинула в своей книге, подкрепив их секретными документами из Имперского архива.
Тело Фиро, забальзамированное и обложенное кусками льда, хранилось в специальной камере под императорской кухней. Однако эту тайну знали только сама Джиа и «плавники дирана». Согласно официальной версии, вину за нападение на дворец возложили на бандитов и вражеских лазутчиков – даже если в эту ложь никто не верил, она была удобна. И в любом случае протестующим не суждено было достичь своей цели: добрый император, которого они так жаждут, умер.
Иные из малодушных чиновников, страшась гнева Джиа, переслали ей найденные в своих резиденциях кипы книг. В слезливых сопроводительных записках они особенно напирали на то, что не взламывали печати на ящиках, а следовательно, не ознакомились с их содержимым.
«Какую бы ложь ни распространяли враги империи, – подобострастно заверяли ее эти чиновники, – она попадет в глухие уши. Ренга, вы суверен Дара, и ваше слово закон».
Джиа составила список этих подхалимов с намерением передать его Кого Йелу, когда все закончится. Термитам нельзя позволять гнездиться на фасаде непогрешимого здания, которое представляет собой государственная машина Дара.
«Ах, Фиро, Фиро! – сокрушалась она. – Ну почему все так закончилось? Ты был таким умным и храбрым, таким великодушным… И тем не менее тебе не хватало мудрости, ты не был готов взять в руки Милость Королей. Ты не дал мне достаточно времени, чтобы я могла тебе доверять.
Этот новый мятеж из могилы – неужели это идея одной лишь Сото? Или ты тоже имеешь к нему какое-то отношение? Сумеет ли Трон Одуванчика выдержать подобное нападение? Для мира и процветания в стране необходимо, чтобы суверен носил маску, а трон был под покровом. Раскрыть тайну дворцовых интриг и политических махинаций, которые поддерживают стабильность системы, означает нанести удар, подрывающий самые основы государства. Ты же наверняка был достаточно умен, чтобы понять это?»
Странно было читать о себе в третьем лице, как если бы описанные в книге деяния совершал кто-то другой, а не она сама. Чего здесь только не было: бесстрастные разоблачения со стороны Сото; полные стыда и самобичевания мемуары Дзоми Кидосу и Рина Коды; холодная ярость Гин Мадзоти, ощутимая даже в скупых логограммах официальных протоколов. Джиа не узнавала ту странную женщину, которая представала на страницах этих документов: жадную до власти, лживую, склонную к манипуляциям, прячущую тщеславные амбиции в отношении себя и своих детей под личиной всеобщего блага и заботы о народе Дара.
А быть может, именно такая она и есть? По прошествии стольких лет уже сложно определить, где заканчивается маска и начинается твое собственное лицо.
Джиа устала, очень устала. Годы постоянного притворства, когда она, подобно актрисе, была вынуждена играть определенную роль, давали о себе знать, и даже молодые наложники не приносили прежнего наслаждения. Так тяжело было следовать по тропе в одиночку, утаивая свои мысли от всех, и упорно стремиться к осуществлению грандиозной идеи, не отваживаясь открыть свой замысел даже самым доверенным лицам, обращаться с теми, кого она любила больше всего, как с камешками на доске для игры в кюпу, которые можно принести в жертву ради выигрыша.
«Надо выдержать еще немного, осталось уже совсем чуть-чуть».
А теперь еще вдобавок ко всему, как будто ей и без того было мало забот, в Пан прибыли послы льуку, запросившие аудиенцию у императора Дара.
Да-да, делегация особо настаивала именно на этом пункте. Послы категорически не желали разговаривать с регентом.
Ничего, скоро все закончится. Она непременно добьется своего. Должно быть так. Уничтожение плантаций дзоми и прекращение поставок ягод на Руи и Дасу наверняка принесли наконец