— Ранний снег — всегда к большой беде, — прошептал Ориан, не оборачиваясь — голос неразличим на фоне треска углей. — Так говорят духи, но не каждый их слышит.
— И без духов понятно, что беды не миновать, — ответил, скрестив руки на груди. — Раз рой этих тварей расползся по лесу.
Алхимик хмыкнул носом, а затем медленно повернулся. Долго смотрел на меня из-под тени капюшона — чёрных глаз не было видно. Наконец, поднёс руки к лицу и опустил капюшон.
И я удивился — в этот раз в лице не было надменности или скрытой угрозы — мышцы расслаблены, а во взгляде читалась усталость. Мужчина казался чем-то расстроенным или озабоченным — что-то явно изменилось.
— Хорошо, — сказал Ориан очень просто.
Что имел в виду? Оценку оружия? Или что-то ещё? Решил не отвечать, выжидая, что будет дальше.
Мужчина снял с пояса кожаный мешочек, что был перевязан тонкой лентой, на которой вышиты крошечные символы — руны. Даже мешочек сделан рукой мастера.
Пальцы, длинные и тонкие, развязали ленту. Алхимик достал маленький стеклянный флакон, в котором переливалась тёмно-зелёная жидкость, и аккуратно поставил его на верстак.
— Вот. Масло, о котором говорил. Но чтобы нанести его…
Руки Ориана снова нырнули в мешочек и на этот раз извлекли флакон побольше. В нём виднелась жидкость ярко-жёлтого, почти кислотного цвета.
— … сначала необходимо нанести на остриё узор вот этой жидкостью. — Мужчина поднял на меня тёмные глаза. — Когда буду это делать, щенок, ты отвернёшься — это таинство, и ты к нему причастен не будешь.
Говорил строго, но без угрозы — просто условие.
— После чего — масло, его ты нанесёшь сам. Рука кузнеца, создавшего клинок, даст дополнительную силу. Как и почему — не спрашивай, просто сделай. — Пауза. — И запомни — это не навсегда. Одна-две битвы — и масло нужно наносить снова. Клинок питается силой и его нужно кормить.
— У нас не будет одной или двух битв, мастер Ориан, — сказал по привычке защищаясь. — Скорее всего, дело решится за один раз — или выстоим, или нет.
— Может быть, — алхимик шикнул, прерывая меня. — А может и нет — никто не знает. В любом случае, масло — твоё. Растираешь тонким слоем. На один раз — одна капля.
— На один наконечник?
— Да, на один наконечник. А теперь… мне нужно, чтобы ты вышел.
Предложение не нравилось. В моей кузне, с моим оружием будут делать что-то, чего я не знаю и не вижу. Простоял несколько секунд, борясь с собой.
— Хорошо, — наконец выдавил. — Только мне нужно достать ещё один наконечник из штампа — он ещё не остыл.
Подошёл к наковальне, где лежал остывающий штамп. Взяв молоток и зубило, несколькими осторожными ударами сбил пуансон. Затем перевернул матрицу, и из неё на подставленный кусок кожи выпал тускло светящийся наконечник.
Мужчина всё это время стоял как статуя, не шевелясь.
Я тихо вышел на морозный воздух. Снег, оказывается, так и не прекратился — улицы покрылись белым полотном, на котором плясал луч света, пробивающийся из-под двери кузни. Где-то высоко, за пеленой облаков и падающих снежинок, угадывался тусклый свет луны.
Тяжело вздохнул. Ци была практически на нуле — я измотан до предела, и холод тут же начал пробирать до костей. «Внутренний горн» пуст и не согревал.
Что же алхимик там делает? Наносит невидимые символы? Шепчет заговоры? Мысли крутились в голове, и меня одолела досада — я не мог подглядеть, увидеть этот процесс, а ведь это знание могло бы очень пригодиться в будущем.
«Ладно, Дима, не всё сразу,» — мысленно одёрнул себя. — «Ты и так прошёл уже огромный путь».
Ещё недавно сидел в квартире в Москве, а между сменами ходил играть в мини-футбол с мужиками, а теперь стою под снегом в чужом мире и создаю оружие, которое, возможно, спасёт не только мою, но и чужие жизни.
Постояв ещё секунду в холодной тишине, развернулся и побрёл в дом.
Глава 14
В доме тихо. На лежанке, свернувшись калачиком под шкурой, мерно посапывал Брик. Ульф сидел за столом над пустой миской и, водя по поверхности пальцем, изучал трещины на старых дубовых досках.
Я аккуратно подошёл к мальчонке и потряс за плечо — тот неохотно открыл глаза, но видно, что пацан всё ещё в мире снов. Стало особенно очевидно — передо мной всего лишь маленький и уставший ребёнок.
В памяти всплыла картинка из другой жизни: племянник, так же заснувший на диване перед телевизором. Жена брата, смеясь, вела его в приготовленную постель. Малыш упал на чистую простынь и, не выходя из сновидений, тут же заснул вновь.
Вот только Брику предстояло идти на другой конец деревни в морозную ночь, под падающим снегом. В захудалой кофтёнке и таких же штанах, а про ботинки и вовсе молчу.
Вытащил из мешочка сорок медяков и вложил их в его ладошку.
— Брик, возьми. — Наклонился. — Закажешь у Гретты тёплую одежду — самую простую, но тёплую. Обещай.
Мальчик от тяжести монет тут же проснулся, сел, протёр глаза и уставился на медные кругляши, не дыша.
— Не надо! — воскликнул вдруг сиплым голосом. — Я… я сам заработаю.
— Зима уже, — сказал спокойно, тоном, не терпящим возражений. — Простынешь. Как я тут без тебя буду, а? Кто мне кашу сварит?
Пацан посмотрел на меня, и лицо расплылось в счастливой улыбке. У меня на душе стало тепло.
— Давай, беги домой — растопи хорошенько очаг и спи. Завтра будет много работы.
Легонько хлопнул его по плечу. Тот кивнул, спрятал монеты и, натянув рваные башмаки, выскользнул за дверь, в снежную ночь. Ульф молча поднялся, чтобы последовать за ним.
— Ульф, подожди, — окликнул его.
Достал из мешочка ещё десять медяков и протянул детине.
Ульф тупо посмотрел на монеты в руке, потом на меня.
— Много, — с укоризной пророкотал он.
— Нормально, — взял его огромную ладонь и вложил в неё монеты. — Заслужил.
Громила долго смотрел на меня. В безмятежных глазах что-то мелькнуло — изумление человека, который вдруг обнаруживает, что он способен изумляться.
А затем здоровяк шагнул вперёд и обхватил меня своими ручищами.
Я не успел ничего понять, только почувствовал его сокрушительную силу, запах пота и дыма — не объятие друга, а скорее благодарность существа, которое, возможно, никого и никогда в жизни не обнимало.
И так же внезапно, как и начал, Ульф отпустил, резко развернулся и, опустив голову, почти бегом вывалился наружу.
В доме стало тише прежнего.