Я бормотал что-то до того нелепо, чувствуя себя второклассником, пытающимся впервые объясниться симпатичной девочке в любви. Но мне без малого двадцать, у меня есть опыт отношений, а вот подойти к Алисе и сказать «ты мне нравишься» без стеснения я не мог.
Она смотрела на меня прозрачными голубыми глазами, ярко выделявшимися на ровной бледной коже, и казалась совсем кукольной. Тонкие черты лица делали ее еще более фарфоровой, произведением искусства выдающегося мастера давно ушедшей эпохи. Это платье только подчеркивало аристократичные черты. Алиса хлопала длинными ресницами, а я никак не мог отвести от нее взгляд.
– Не уверена, что смогу.
– Почему? – тут же заволновался я.
– Меня не отпустят – Мишель будет против.
Я замолчал. Алиса тоже. Она, перестав изучать взглядом меня, теперь смотрела на потолок или стены, пытаясь не встречаться со мной глазами. Что сказать? У меня были подозрения, что Мишель может стать палкой в колесах, но не понимал почему.
– Ты же не его собственность, – попытался воззвать я к здравому смыслу. – Ты его сестра.
Алиса замялась.
– Знаю, но он главный с тех пор, как не стало папы. Мишель обо мне заботится, и я его слушаюсь. Он хочет как лучше.
– Он не может знать, как лучше тебе.
Мне хотелось верить, что это – единственная причина, по которой Алиса отказывает. Мишеля вроде с нами и рядом не было, даже дух его не витал поблизости, а все равно возникало ощущение, что он – неподалеку, стоит и наблюдает. Алиса так часто и нервно озиралась, будто боялась его внезапного появления из ниоткуда. Иногда Эйдлен подкрадывался так тихо, что я бы не удивился даже его способности проходить сквозь стены.
– Родион… – вздохнула она. – Мне придется соврать.
На мгновение показалось, что я ослышался. Алиса сказала это так буднично и ровно, как и все предыдущие фразы, что я не сразу уловил перемену ее настроения. Она согласилась? Или недовольна тем, что надо лгать, и не хочет этого делать? Или тем самым она делает мне одолжение? Пока я пытался разобраться в ее интонациях, глупо пялясь на красивое фарфоровое лицо, Алиса терпеливо улыбнулась.
– Во сколько ты хочешь встретиться? – поинтересовалась она.
– Как тебе удобно, – тут же отозвался я. – Подстроюсь.
Алиса отстранилась от подоконника и, подойдя ко мне, положила ладошку на плечо.
– Я напишу тебе сообщение, – прошептала она мне на ухо, опалив горячим дыханием шею, отчего по рукам и спине пробежали мурашки.
На несколько секунд я потерял дар речи, не веря, что она стояла рядом. Ее волосы касались кожи моего предплечья, не скрытого футболкой, а цепкие пальцы держались за плечо крепко, но не до боли. Я чувствовал ее острые длинные ноготки и задыхался от такой близости.
– Буду ждать, – выдавил это с трудом, будто у меня сжало горло от нехватки воздуха.
Алиса постояла так еще пару минут. Мне казалось, что биение моего сердца эхом отлетает от стен коридора – так громко оно колотилось, так сильно трепетало в грудной клетке. И было неясно – из-за подсознательного страха или восторга. Алиса пахла вкусно. Мне показалось, что таким же парфюмом, как и Мишель – от него «Лост Черри» Тома Форда несло за версту.
Секунды пролетели незаметно. Алиса, больше не произнеся ни слова, пошла по коридору прочь, в сторону репетиционного зала. Я остался стоять посреди коридора в одиночестве, терзаемый мыслями: «Действительно ли напишет или просто так брякнула, чтоб я отвязался?»
Сознание требовало буйства – мозг перевозбудился от нервного напряжения. В последний раз в таком состоянии я разбил гитару на сцене, в предпоследний – снес хоккейной клюшкой полки с кубками. В репетиционный зал идти не стоило, драконить Мишеля счастливой улыбкой на губах – тоже. Пусть он и набивался мне в друзья, я все равно держался настороженно, не понимая его настроений, менявшихся как цветные стекла в калейдоскопе.
Тогда я написал сообщение Даше, чтобы она отпросила меня с репетиции.
«Елизаров, ты охренел? – ответила она. – Препод меня сожрет!»
И тут же через пару секунд от нее пришло:
«Скоро все разойдутся. Думаю, твоего отсутствия уже и не заметят».
Коридор услышал только мое краткое, счастливое ликование, а потом – постепенно стихающий топот ног. Я понесся к раздевалке, пока туда еще не набилась толпа студентов, желавших забрать свои куртки. До звонка оставалось чуть меньше десяти минут.
Дверь репетиционного зала была приоткрытой, и оттуда доносился «Ноктюрн» Магомаева, а Мишель стоял на сцене. На мгновение его гипнотический тембр заставил меня остановиться, и я замер у двери. Алиса сидела напротив сцены, тоже завороженно глядя на подмостки. Преподаватель снимал на телефон – не было сомнений, что для собственной коллекции.
Последняя нота сорвалась также филигранно, как и все остальные. Наша маленькая группа из девяти человек рукоплескала, Алиса хлопала громче всех, а я поспешил к гардеробу в надежде все еще забрать куртку без очередей.
На улице с каждым днем становилось все прохладнее. Руководство назначило концерт на тридцатое октября, субботу. Сегодня еще был четверг. Октябрь уже подходил к концу, готовый вот-вот смениться ноябрем, и мороз усиливался. В Москве холод воспринимался иначе, нежели здесь. Море добавляло зябкости, ветер забирался под куртку и теплый свитер, покалывая морозом кожу. От волн шла еще большая прохлада, а когда они разбивались о каменные берега, мне казалось, что это разлетаются льдистые осколки.
Я брел от консерватории. Между домами, если были проулки, виднелось буйство моря. Волны, высотой почти в полтора метра, разбивались о скалы, распадаясь на грязноватые белые брызги. Мне казалось, вода грозилась захлестнуть и центральную улицу, но впечатление было обманчивым – волны так и оставались на пляже. Пахло солью. Шум доносился до самого проспекта, а на набережной людей наверняка окатывало холодными солеными брызгами. Я заметил, что к зиме море становилось все неспокойнее, и все меньше лодок выходило на глубину. Раньше, еще в сентябре, у берегов стояли катера – старые и новые, качались на волнах резиновые моторки, изредка катамараны. Сейчас даже в теплых гидрокостюмах, даже на просторных безопасных катерах было немного желающих выйти в открытое море. Я смотрел в окно по утрам и вечерам – ни единой лодки не виднелось в тех бухтах, которые были доступны обзору из моей комнаты.
Мой дом уже виднелся из-за двух других, и мне хотелось поскорее заскочить в теплый подъезд – так сильно ветер бил по ушам, что они внутри уже болели. Я сглотнул, и по горлу и гортани прокатилась неприятная