Толя поехал на шустром зеленом снегоходе, я расположился позади Сергея на длинном сиденье черной «Ямахи», а Шурик пристроился в позе погонщика собачьей упряжки на задке желтых саней, которые мы буксировали за собой. Такой порядок был неслучаен: если снегоход вдруг забуксует в глубоком снегу, мы с Шуриком сможем быстро спрыгнуть и подтолкнуть его. Мы шли впереди, а Толя – следом за нами.
Агзу мы покидали без фанфар. Несколько местных жителей, включая небритого русского и однорукого охотника Лободу, пришли пожелать нам счастливого пути. Но ни Амплеева, ни других, чьи лица я видел вокруг стола в предыдущие несколько вечеров, я не заметил.
Наш караван мчался на юг, и я начал узнавать леса, обследованные нами накануне; мы миновали то место, где рыбачил Амплеев, проехали недалеко от норы, которую я вырыл, чтобы укрыться от ветра, а потом и полыньи, где утонула косуля. Немного южнее Сергей сбросил скорость и откинулся назад, он, как и я, был в защитных очках и в туго стянутом под подбородком капюшоне. В этом месте поверхность реки была неровной, с замерзшей круглой пробоиной, свидетельствовавшей о каком-то происшествии.
– Вот здесь этот парень и ушел под лед, – громко крикнул Сергей, чтобы его услышал стоявший позади нас Шурик, – тот самый, про которого тебе рассказывали в Агзу. Это именно то место.
Мы покатили дальше.
То и дело чья-нибудь рука указывала куда-то в сторону, и все мы оборачивались посмотреть на оленя, а еще чаще на косулю, которые отдыхали на подтаявших южных берегах или жевали пробивающуюся из-под снега растительность. Олени и косули попадались на глаза так часто, что мы наконец перестали обращать на них внимание и проезжали мимо молча. Они были костлявы, их шерсть потускнела, а по бокам выпирали ребра. Изнуренные суровой зимой животные не убегали от нас – некоторые даже не поднимались с земли – и почти не реагировали на шумное зрелище, которые мы им устроили. Подходил к концу долгий сезон холодов, и, по мере того как дни становились теплее, а ночи короче, их стойкость вознаграждалась таянием снега и наступлением весны. Лишь бы никто из лаек сюда не добрался, думал я. Иначе кровавой бойни не миновать.
Вдруг Сергей сбавил ход и остановился, сосредоточенно вглядываясь вперед. Толя тоже притормозил. Впереди, метрах в пятидесяти от нас, виднелась проталина: светло-голубая змейка талого снега резко выделялась на белизне твердого льда. Ручеек снеговой каши петлял, постепенно расширяясь и заполняя собой все пространство реки от берега до берега метров на пятьсот, а дальше вновь виднелась твердая поверхность.
– Наледь, – сделал вывод Сергей, а Шурик и Толя согласно закивали.
Я не знал, что такое наледь, но мне никогда бы не пришло в голову, что лучший план в этом случае – прибавить обороты и ринуться напрямик через нее, что мы и сделали, а Толя остался наблюдать и ждать своей очереди.
Наледь – буквально «на льду» – явление, обычное для приморских рек в конце зимы и начале весны. В неуютные месяцы межсезонья – март и апрель – в теплые дни с ночными заморозками перепады температур превращает воду поверхностных слоев в рыхлую массу, так называемую шугу. Плотные скопления такой снежной каши оседают под лед и, двигаясь вниз по реке, блокируют русло и преграждают путь течению. В результате таких заторов давление растет и шугу выталкивает наружу через трещины во льду, а здесь она уже свободно растекается по поверхности. Опасность любой наледи в том, что без тщательного осмотра нельзя понять глубину жидкого месива. Порой вместо твердого льда под наледью скрывается водный поток. Вот и на этот раз, окажись под ней глубокая открытая река, нашу экспедицию ждал бы внезапный конец, ведь снегоход непременно пошел бы ко дну.
Но в то время я ничего этого не знал, только видел, что мы несемся к мутной воде, буксируя за собой тяжелый якорь саней. Думаю, Сергей, а вместе с ним и остальные предполагали, что глубина наледи всего несколько сантиметров и мы свободно проскочим ее, но, когда мы влетели в воду и тут же забуксовали, стало понятно, что это снеговая каша метровой глубины. В воде снегоход накренился и выпустил черное облачко дыма, а сани наполовину погрузились в ледяную топь и неподвижно зависли в ее толще. Мы бросились отвязывать сани: последовав примеру Шурика, я спрыгнул в плотную взвесь наледи и ощутил под ногами скрытую от глаз ледяную поверхность. Шуга {37} покрыла мои болотные сапоги, и я почувствовал, как вода просачивается внутрь и намокает одежда. Чтобы вытолкнуть снегоход на твердую поверхность, до которой было несколько метров, мы всем телом навалились на него, а Сергей поддал газу. После этого мы развернули торчавшие из трясины сани и прицепили их к снегоходу. Твердый лед под «Ямахой» обеспечил хорошее сцепление, и она вытянула сани.
Охваченный внезапно возникшей суматохой, я не сразу обратил внимание на холод. Я промок по пояс. Толя, который остался сухим во время нашего приключения, развел костер на берегу, а мы с Шуриком переоделись и стали сушить вымокшие штаны и сапоги. Наше положение заставило меня задуматься. Скорее всего, еще несколько дней назад лед был достаточно крепким, но с приходом теплых апрельских деньков таяние ускорилось и передвигаться по реке стало невозможно, по крайней мере на этом участке. Мы уже успели испытать на себе, что такое наледь, а впереди, если верить глазам, было еще полкилометра такой дороги.
Шурик отправился на разведку вниз по реке и, вернувшись, сообщил, что в конце концов наледь закончилась. Единственным возможным выходом для нас было проложить путь через лес и объехать опасное место стороной. Растущий по берегам ивняк довольно хорошо просматривался, что давало нам повод для оптимизма. Когда обувь высохла, Шурик достал бензопилу, и мы с ним двинулись расчищать путь для Сергея и Толи, которые поехали за нами на снегоходах. Мы шли медленно, спиливая деревья, когда это было необходимо, пока наконец не добрались до скованного льдом участка реки.
Следующие 15 километров после нашего возвращения на лед Самарга петляла по долине из стороны в сторону, и мы некоторое время следовали на восток за руслом реки, минуя примыкавшие к ней притоки, пока не оказались у горного отрога, обогнув который река вновь поворачивала на юг. За излучиной я увидел два деревянных строения, стоявших посреди лесной вырубки высоко на западном берегу Самарги, а напротив возвышались склоны Сихотэ-Алиня. Я догадался, что это и есть та самая Вознесеновка.
6
Чепелев
Когда мы подъехали к Вознесеновке, я был потрясен увиденным. Ближняя постройка, по-видимому, была баней – русской сауной, – но мое внимание привлекло второе строение, стоявшее метрах в пятидесяти от берега. Дом, пока еще недостроенный, высился на два этажа, что крайне редко встретишь среди дикой природы. Плотно пригнанными бревенчатыми стенами с ровным торцом и двускатной крышей он скорее напоминал усадьбу, чем охотничью избушку. С северной и южной сторон к дому примыкали пристройки под зелеными односкатными крышами, которые отводили от стен снег и дождевую воду; с севера к дому лепился сарай, а с южной стороны расположилось крыльцо. Я уже привык к тому, что в России охотничий домик представляет собой нечто стихийное, одноэтажное и однокомнатное, сложенное из тех материалов, которые кое-как удалось наскрести. Но тут на строительство не пожалели ни сил, ни денег, ни времени.
Изба стояла на высоком, крутом берегу, который подмывала стремительно бегущая мимо река, поэтому на снегоходах на него было не въехать. Мы оставили наш караван на льду реки и вернулись за вещами уже после того, как поздоровались с Чепелевым, хозяином дома, с которым за несколько недель до этого Сергей и Шурик боролись на руках в лесной сторожке к северу от Агзу. Хотя у самого берега лед уже растаял и вода бежала свободно, на середине реки он лежал толстым слоем, так что