Он вручил мне свою палку и велел почаще ею пользоваться.
– Если ударишь ею по льду и услышишь глухой звук или почувствуешь, что лед протыкается, держись от этого места подальше.
Он уехал в сопровождении облака выхлопных газов и рева мотора.
Амплеев открыл рыболовный ящик, достал из него короткую удочку и грязную, заляпанную жиром банку, доверху наполненную замороженной лососевой икрой, потом закрыл его и уселся сверху. Старик окунул ладонь в одну из лунок, чтобы размягчить в воде несколько мутных оранжевых шариков. Он наживил крючок икринкой и забросил леску в воды Самарги. Я показал на прогалину, которую Толя предложил мне обследовать, и спросил у Амплеева, прочный ли вокруг нее лед. Он пожал плечами:
– В такое время года лед прочным не бывает.
Он вновь сосредоточил все свое внимание на лунке и стал легонько подергивать рукой, чтобы крючок с наживкой затанцевал там внизу, в полумраке. Лайка, прихрамывая, бродила неподалеку.
Я осторожно продвигался по льду, звучно пошлепывая по нему, словно боялся угодить в какую-нибудь скрытую ловушку. Стараясь держаться подальше от открытых участков воды, я осматривал заснеженные края полыней в бинокль и искал на них следы филина. Но так ничего и не находил. Вот так медленно я прошел около километра вниз по реке, передвигаясь от одной полыньи к другой, и часа через полтора услышал рев возвращавшегося снегохода. Вернувшись к месту рыбалки, я увидел, что Толя забрал Шурика и оба присоединились к Амплееву на льду, где их подрагивающие удочки то и дело вытаскивали из-подо льда симу и сибирского хариуса.
Во время рыбалки Шурик рассказал мне, что он родом из того же села, что и Сурмач, – местечка под названием Гайворон, расположенного в нескольких километрах от озера Ханка на западе Приморского края. Экономическая ситуация в таких деревнях, как Гайворон, оставляет желать лучшего: отсутствие работы и повальная нищета приводят к злоупотреблению алкоголем, плохому здоровью и высокой смертности среди населения. Сурмач спас Шурика от такой судьбы: взял деревенского парня под свое крыло, научил его ловить птиц паутинными сетями, окольцовывать и отпускать их (или изготавливать чучела для музейных коллекций), показал, как правильно собирать образцы крови и тканей на анализ. Хотя Шурик не имел формального образования, он изготавливал великолепные чучела птиц, аккуратно вел дневник полевой работы и был экспертом по поиску рыбных филинов. Его способность взбираться вверх по трухлявым стволам лесных исполинов (он предпочитал делать это в одних носках), чтобы проверить, нет ли там дупла с гнездом рыбного филина, была настоящей находкой для всей команды.
В надежде услышать крики филинов мы задержались на реке до наступления темноты. Я не сводил глаз с лесных зарослей, готовый уловить малейшее движение среди ветвей. Я настороженно реагировал на любой далекий звук. При этом у меня не было четкого представления о том, как кричат рыбные филины. Конечно, я изучал сонограммы в статьях {24} Пукинского, написанных в 1970-е годы, и слышал, как Сурмач и Авдеюк имитируют территориальный крик рыбного филина, но откуда мне было знать, насколько верно они отражают звуки в реальной жизни?
Рыбные филины токуют дуэтом {25}. Эта редкая особенность {26} встречается не более чем у 4 % птиц на Земле, большинство из которых живет в тропиках. Инициатором дуэта обычно выступает самец, который наполняет воздухом горловой мешок до тех пор, пока не раздуется, как какая-нибудь чудовищная пернатая жаба. Он замирает в таком положении, выпуклое, как шар, белое пятно на его горле заметно выделяется на фоне коричневого оперения и серых красок сгущающихся сумерек – сигнал для спутницы, что вот-вот начнется токование. Наконец филин коротко и хрипло ухает, словно человек, которому перехватило дыхание от удара, после чего самка без промедления отвечает ему, но уже тоном ниже. Довольно неожиданно для совиных, у которых самки чаще всего имеют более высокий голос, чем самцы. После этого самец издает более протяжный и высокий крик, на который опять отвечает самка. Их четырехтактная перекличка длится около трех секунд, дальше дуэт повторяется снова и снова в течение неопределенного времени, от одной минуты до двух часов. Голоса звучат настолько синхронно, что, слушая вокализ пары рыбных филинов, многие думают, что это одна птица.
Но в тот вечер мы ничего не услышали. После захода солнца, окончательно озябнув и потеряв всякую надежду, мы вернулись в Агзу, где выпотрошили и пожарили наш улов, и угостили всех, кто к нам пожаловал. Мои товарищи быстро оправились от дневных неудач, переключив внимание на еду и выпивку, и я понял, что для Сергея, Шурика и Толи это просто работа. Кто-то строит дома, кто-то создает программное обеспечение. А эти ребята были профессиональными ассистентами в полевых исследованиях, готовыми искать любые виды, на изучение которых Сурмач находил деньги. Я не осуждал их за это, но для меня филины значили гораздо больше. От результатов наших поисков и от того, как мы применим полученную информацию, зависела и моя научная карьера, и, вероятно, сохранение целого вида. Именно нам с Сурмачом предстояло проанализировать собранные сведения и сделать выводы. И начало, на мой взгляд, не внушало оптимизма. Перед сном мне не давали покоя мысли о том, что дело не движется, а лед на реке постепенно тает.
На следующий день мне предстояло ехать в лес с Сергеем. Мы запланировали обследовать территорию немногим южнее того места, где я побывал накануне, и Сергей рассчитывал выехать из деревни днем. Так у нас осталось бы несколько часов до захода солнца, чтобы поискать следы рыбных филинов, а после наступления сумерек можно было сосредоточиться на дуэте. До отъезда Сергей хотел еще раз обдумать план предстоящей экспедиции по Самарге и проверить, хватит ли нам дров до конца пребывания в Агзу.
Позже тем утром я сидел на кухне один, пил чай и изучал карты, пока Сергей рубил дрова во дворе. Вдруг в избу ворвался какой-то тип и направился прямо к столу. Огромный и волосатый – настоящий медведь. На нем был толстый тулуп, подбитый войлоком, вероятно собственной конструкции. Левый рукав болтался пустой. Я сделал вывод, что это Володя Лобода, единственный однорукий охотник в поселке. В Агзу он считался одним из самых метких стрелков, несмотря на несчастный случай на охоте, из-за которого стал калекой.
Великан сел, бесцеремонно вытащил из карманов шубы две алюминиевые банки пива и шмякнул их на стол. На вид они были теплыми.
– Значит, – начал Володя, впервые посмотрев мне в глаза, – охотишься.
Володя скорее констатировал факт, чем задавал вопрос. Он смотрел на меня, точно ждал, что я, как охотник охотнику, расскажу ему, на какого зверя люблю ходить, где охочусь и какое у меня ружье. А может, я так решил потому, что никакой я не охотник – о чем и не преминул ему сообщить. Он наклонился вперед и положил культю на стол, не спуская с меня глаз. Я увидел, что рука у него ампутирована почти до локтя.
– Стало быть, рыбачишь.
Опять утверждение, правда на этот раз с тенью сомнения в голосе. Я извиняющимся тоном ответил, что нет. Он отвел взгляд в сторону и резко поднялся.
– Тогда какого черта ты делаешь в Агзу? – прорычал он.
Заданный наконец вопрос оказался явно риторическим. Лобода сунул обе так и не открытые банки обратно в карманы и вышел, не сказав ни слова.
Его уход задел меня. С одной стороны, он был прав: Самарга была смертельно опасным местом; здешняя дикая природа и его потерянная рука были тому подтверждением. Но, с другой стороны, цель моего приезда в Агзу – разузнать все, что можно, о рыбных филинах, чтобы помочь сохранить это место в первозданном виде, – служила залогом того, что в распоряжении Лободы и его товарищей всегда будут олени для охоты и рыба для ловли.
После раннего обеда мы с Сергеем собрали в дорогу леденцов и колбасы и засветло отправились к реке. Сергей притормозил снегоход на краю Агзу, у незнакомой мне избы. В доме был мужчина, он стоял у двери и отчаянно махал нам рукой из маленького окошка. Вытаращив глаза, он жестами подзывал нас к себе и казался испуганным.
– Подожди здесь, – сказал Сергей.
Он спешился, открыл калитку, вошел во двор и направился по деревянному настилу к крыльцу. Человек внутри дома показывал на что-то и кричал, и тут я заметил, что со стороны улицы на двери висит замок, который, хотя и не заперт, не дает открыть ее изнутри. Сергей остановился, глядя, как невольник