Глеб подходит к задней двери, и я машинально, по старой материнской привычке, тянусь за дочерью, но его свободная рука опережает мое движение, нажимая на брелок. Дверь отрывается бесшумно, как призрак, открывая темную бархатную глубину салона.
И тут я замираю, время вокруг словно сгущается. На заднем сиденье, аккуратно закрепленное системой Isofix, красуется новенькое детское кресло.
- Подожди. Откуда у тебя здесь детское кресло?
Глеб, не удостоив меня взглядом, с почти отточенной нежностью укладывает спящую Алису в мягкое кресло, его пальцы ловко застегивают пряжки ремней, будто он делал это много-много раз.
- Вовсе нет, - спокойно отвечает мне. - Но, когда есть деньги, Ева, заказать и доставить любое кресло, даже самое лучшее, не проблема. Особенно когда точно знаешь, что оно понадобится. Я дал поручение своему помощнику, пока мы с тобой общались.
Внутри что-то екает, слабо и беспомощно.
Заботливый.
Предусмотрительный.
Эти слова отзываются теплой волной где-то глубоко в груди. Но следом, холодным и острым ножом, вонзается другая мысль: а может, это кресло он купил для их с Ирой ребенка? Для их общего, счастливого будущего, которое они строят вместе?
Горечь подкатывает к горлу, обжигая его. Хотя нет, кресло слишком большое, рассчитанное на ребенка постарше, а не на новорожденного. Эта мысль приносит странное, горькое, но все же облегчение.
Поездка до дома проходит в полной тишине, если не считать ровное, безмятежное дыхание Алисы. Я смотрю в окно на мелькающие огни города, чувствуя себя в ловушке, сплетенной из его внезапного вторжения, его решений, его денег, которые решают все проблемы за считанные часы, перемалывая мою реальность в прах.
Он подъезжает к моему дому, к моей скромной пятиэтажке, которая на фоне его блестящей машины выглядит особенно обшарпанной и беззащитной. Я быстро выхожу, пытаясь опередить его, чтобы забрать дочь, но Глеб уже на моей стороне. Он открывает дверцу и ловко, одним движением, отстегивает пряжки.
- Дай, я сама, - тихо, но с остатками настойчивости говорю, протягивая руки, словно щит. - Мы уже на месте, я справлюсь.
- Не надо, - он не оставляет места для возражений, отодвигая меня. - Она спит, не стоит ее будить и перекладывать. Я донесу, это не тяжело.
Он аккуратно, с почти благоговейной осторожностью, будто хрустальную вазу, вынимает сонную Алису из кресла и прижимает к своей широкой груди. Она даже не шелохнется, полностью доверяя его силе. Мне ничего не остается, как молча идти впереди, открывая ему подъездную дверь, а затем и дверь квартиры, чувствуя, как каждый шаг по лестнице отдается в висках унизительным, назойливым стуком.
Наконец, я вставляю ключ в замочную скважину, и, толкнув дверь, оборачиваюсь к нему в узком, тесном коридоре, перегородив ему путь.
- Хорошо, мы дошли. Спасибо за помощь. Теперь давай мне дочь, я сама ее уложу. Тебе незачем заходить.
Я смотрю ему прямо в глаза, пытаясь отстоять этот последний рубеж своей независимости, свою территорию, свою свободу, но Глеб лишь медленно качает головой.
- Нет, Ева. Эпоха твоей самостоятельности закончилась. Теперь я буду делать все то, что должен был делать все эти шесть лет. И начну с того, что уложу свою дочь спать.
От его слов меня буквально трясет.
- Какой муж? Какой отец? - шиплю на него, стараясь не кричать, чтобы не разбудить дочь. - Мы с тобой развелись, Глеб! Или ты за столько лет успел забыть, как подписывал бумаги? Я к тебе не вернусь, ты понял меня? Никогда в жизни! Поэтому моя самостоятельность закончится только в одном случае, когда у меня появится новый муж. Настоящий. А до тех пор, как бы тебе ни хотелось обратного, я справляюсь сама!
Он смотрит на меня, и по его лицу, такому знакомому и такому чужому, скользит та самая улыбка, которая всегда сводила меня с ума, снисходительная, знающая что-то такое, чего не знала я, полная скрытых смыслов и обещаний.
- А я разве спрашивал у тебя разрешение? - тихо, но так отчетливо, что каждое слово отпечатывается в сознании, произносит он. - И, если уж на то пошло, с чего ты взяла, что у тебя вообще будет какой-то там «новый муж»?
Он делает небольшой, но властный шаг вперед, вынуждая меня отступить вглубь прихожей. Его взгляд становится твердым и острым.
- Максимум к тебе вернется старый. Исправленный и переосмысленный.
- Это уже не смешно, Глеб! Ты переходишь все мыслимые и немыслимые границы! Ты врываешься в мою жизнь, в жизнь моего ребенка, разыгрываешь тут трогательную сцену из дешевого сериала, строишь из себя заботливого отца и семьянина, хотя у тебя там, в том городе, сидит беременная жена! Моя родная сестра!
Он даже ухом не ведет, сволочь.
- Я тебя прошу, просто оставь нас в покое! Уезжай обратно в свой город, к своей новой семье, и забудь дорогу к нашему порогу. Забудь о нас с дочкой, как ты благополучно не знал нас все эти шесть лет!
Я стою, тяжело дыша, и готова в любой момент броситься на него с кулаками, лишь бы отстоять свое право на эту тихую, одинокую жизнь.
Он смотрит на меня несколько секунд, и его лицо становится серьезным, почти суровым, вся насмешка с него слетает. Не говоря ни слова, он проходит мимо меня в комнату, так же бережно укладывает Алису на ее детскую кровать, поправляет одеяло, и его крупная фигура кажется такой неуместной и такой правильной в этом маленьком мире. Затем он выходит обратно в прихожую.
Он останавливается прямо передо мной.
- Хорошо, - говорит тихо, но так, что каждое слово врезается в память, будто обжигая душу. - У тебя есть ровно неделя. Семь дней, чтобы собрать вещи, закрыть все свои дела здесь и морально подготовиться. Через неделю ты возвращаешься ко мне. Домой. Вместе с нашей дочерью, начинать новую жизнь с чистого листа.
Я открываю рот, чтобы возразить, чтобы сказать, что этого никогда не случится, что он ничего не может мне приказывать, что я не вещь, но он уже разворачивается и выходит за дверь, не оглядываясь, оставляя за собой лишь шлейф дорогого парфюма и чувство полнейшей опустошенности.
Глава 21
Глеб
Я прохожу в гостиную, срываю с себя дорогой, но внезапно ставший невыносимо тесным пиджак и швыряю его на диван.
Внутри все кипит. Перед глазами стоит ее лицо. Ее слова больно ранили.
«Забудь, как забыл шесть лет назад!»
Они жгут изнутри, выжигая душу, словно раскаленная докрасна кочерга. Я подхожу к барной стойке, хватаю первый попавшийся под руку тяжелый барный стул из полированного темного дерева и с размаху, вкладывая в бросок всю свою ярость, швыряю его в стену.
Удар получается оглушительным, словно выстрел. Стул не просто падает, он разлетается на щепки, изящная резная ножка с треском отскакивает и катится под стол, описывая неуклюжие круги. На безупречной стене зияет безобразная вмятина, из которой сыплется на паркет штукатурка.
Я стою тяжело дыша, глядя на это бессмысленное, варварское разрушение. Оно не приносит ни капли облегчения. Лишь с леденящей ясностью подчеркивает всю бездонную глубину моего бессилия и отчаяния.
- Не жалко тебе ремонт? - раздается спокойный, будничный голос с порога.
Я резко, словно на пружинах, оборачиваюсь. В дверях стоит Артем, мой друг и по совместительству начальник службы безопасности. В его руках два стакана. Видимо, услышал оглушительный грохот и сообразил, что его друг вновь пытается бороться с ветряными мельницами собственного отчаяния.
- Что? - бросаю ему, не в силах совладать с предательской дрожью в руках и сдавленным бешенством.
- Спросил про ремонт. Планируешь его таким экстравагантным образом начать? - он невозмутимо подходит, протягивает мне стакан и окидывает критическим взглядом осколки некогда дорогого стула.
Я с силой сжимаю прохладный стакан, лед звенит, угрожающе сталкиваясь со стенками.
- Отвали, Артем. Не до твоих саркастичных шуток. Совсем.