Мне нечего ему на это ответить, поэтому мы сидим молча. Тикают часы на стене, их мерный, безжалостный ход отсчитывает секунды до моего завтрашнего поражения или… Нет, даже думать о победе страшно, это как надеяться на чудо в кромешной тьме.
- Так почему ты до сих пор не собрала вещи, Ева? - он задает тот же вопрос снова, но теперь его голос тише, без прежней властности. В нем слышно странное напряжение, почти вызов, будто он и сам хочет услышать мой ответ, понять эту загадку, которой я для него стала. - Ты все еще надеешься, что произойдет чудо? Что я внезапно исчезну, хлопнув дверью? Или что ты найдешь способ остановить меня? Какой-то тайный козырь, о котором я не знаю?
Я поднимаю на него взгляд. Он не понимает, зачем я тяну время, какая мне в этом выгода, ведь по всем его законам я уже давно должна была капитулировать.
- У меня еще есть целый день, - говорю тихо из-за изматывающей усталости, что копилась все эти шесть лет. - Целых двадцать четыре часа, даже больше. Это много. За это время может произойти все что угодно. Может, рухнет твой бизнес, и тебе будет не до нас. Может, с неба упадет метеорит и все закончится. А может, – и я делаю паузу, вкладывая в слова последние остатки смелости, – ты сам, наконец, поймешь, что нельзя вот так, с порога, врываться в чужую, жизнь и диктовать свои правила, как будто люди, это пешки на твоей шахматной доске. Все может поменяться. Всегда есть шанс.
Он медленно качает головой, ему смешно это слушать. Он становится серьезным, почти жестким, в нем нет ни капли сомнения. Глеб отодвигает свой бокал, встает из-за стола, и я чувствую, как по спине бегут мурашки.
- Нет, Ева. Ничего не поменяется. Ни завтра, ни послезавтра. Ни метеорит, ни крах бизнеса, ничто не изменит моего решения. Вопрос решен.
Он не ждет моей реакции, просто разворачивается и выходит из кухни. Я слышу, как он одевается и уходит, но не хлопая дверью, ведь дочка спит.
Я остаюсь сидеть за столом, в гнетущей тишине, нарушаемой лишь навязчивым, монотонным гулом холодильника.
Если отчаянный план Юли завтра не сработает, мне конец.
Завтра все должно поменяться.
Должно.
Или я сломаюсь, и от меня не останется ничего, кроме послушной тени, которую он так хочет вернуть.
Глава 24
Ира
Я сижу в гостиной нашего временного пентхауса, и тихо от нервов схожу с ума. Все здесь идеально, стерильно и бездушно, как дорогая декорация для чужой жизни. Именно такой и была моя жизнь последние несколько лет, красивая, дорогая, выхолощенная пустота.
Рука сама ложится на живот, будто ища подтверждения самой грандиозной лжи.
Пора.
Срок уже приличный, больше тянуть нельзя. Игра в счастливую будущую мать начинает меня утомлять. Симуляция токсикоза, растущий «животик», который я мастерски создаю с помощью бесконтрольного жора и пары лишних слоев одежды. Все это отвратительная, унизительная комедия. Но комедия, которая обеспечила мне место рядом с Глебом, став моим единственным оружием.
Мысль о том, чтобы вернуться в родной город и разыграть «выкидыш» там, вызывает только страх. Нет, это слишком опасно. Наши, местные врачи сразу начнут шантажировать, вымогать деньги. Один неверный шаг, один лишний вопрос, и правда всплывет. А здесь, в этом чужом городе, из которого мы уедем через пару недель, все гораздо проще.
Найти частную клинику, щедро заплатить, получить аккуратную справку и сыграть трагедию. Глеб, поглощенный своими многомиллионными сделками, даже не вникнет в детали. Для него это будет досадной неприятностью, еще одним пунктом в списке жизненных неудач, который он постарается поскорее вычеркнуть из памяти, но он будет чувствовать вину, и на этом чувстве я наконец заполучу его.
Я закрываю глаза, представляя эту сцену во всех ее жутких подробностях: мои поддельные слезы, его смущенное, отстраненное похлопывание по плечу, взгляд, устремленный куда-то в сторону, где его ждут настоящие, важные дела. Мне становится тошно от этого.
И тут мне звонит подруга, вырывая из этой душной визуализации. Сейчас не до нее, но игнорировать, значит, вызвать лишние, неудобные вопросы потом.
- Привет, Кать, - говорю, стараясь, чтобы в голосе не было слышно переживаний.
- Ирочка, родная! - ее голос пропитан сладким, приторным сочувствием, от которого сразу хочется положить трубку. - Я только узнала… Я даже не знаю, что сказать. Держись, солнышко, пожалуйста, держись.
О чем это она?
- Спасибо, милая, - автоматически отвечаю, имитируя на лице легкую улыбку, которую она, конечно, не видит. - Но… по какому именно поводу «держись»? У меня все в порядке.
Подруга на мгновение зависает, и эта тишина становится какой-то желанной.
- Ты… ты что, шутишь? - наконец выдает Катя. - Или пытаешься быть сильной? Я же про Глеба. Все уже знают. Я понимаю, как тебе тяжело, но делать вид, что ничего не случилось…
Что за бред она несет? Терпеть не могу эти обрывчатые фразы. Они до трясучки доводят.
- Катя, о чем ты? Я уже не претворяюсь мягкой, стерва вырывается наружу. - У нас с Глебом все прекрасно. Он на работе. Какие глупости ты начиталась в своих пабликах?
- Ира, хватит! - Катя внезапно взрывается, ее фальшивое сочувствие испаряется. - Не надо изображать из себя героиню! Я все понимаю, афера была опрометчивой, я же тебе говорила сразу. Но чтобы он ушел от тебя обратно к ней, через столько лет… Это же полный провал! Значит, все было зря! Все эти годы прошли в пустую, как и бэбик.
От услышанного я даже дышать на мгновение перестаю, и этого хватает, чтобы закашляться, ведь из меня словно весь воздух выбили.
- Что… что было зря? Какая афера? Ты несешь какую-то чушь! - я почти кричу, вскочив с дивана. - Глеб никуда не уходил от меня ни к кому.
- Боже, Ира, ты действительно в шоке, раз отрицаешь очевидное, - в голосе Кати слышится плохо скрытое раздражение и даже злорадство. - Ладно, раз продолжаешь отпираться, сейчас скину ссылку и посмотрим, как дальше врать будешь.
На телефон приходит сообщение со ссылкой, но я беру в руки планшет, так удобнее. Наконец, экран браузера загружается, открывая бездну. Это желтоватый светский журнал чистой желтухи. Заголовок бьет в глаза, от него темнеет в глазах: «Олигарх Саржинский вернулся к первой жене: новая не смогла вытеснить из сердца старую любовь».
Бешенство и ужас накрывают с головой. В статье, написанной уклончиво, но с флером пикантных, подобранных деталей, рассказывается, как Глеб Саржинский, «уставший от глупой и недалекой содержанки», воссоединился с «мудрой и стойкой Евой», матерью его детей.
Там упоминается их общая дочь, о которой я якобы ничего не знала, и то, как Глеб «осознал свою роковую ошибку». Меня выставляют тупой, жадной куклой, которая проиграла битву за мужчину, потому что не смогла дать ему того, что дала первая, истинная жена.
- Ну что? Прочитала? – довольная собой, спрашивает Катька. - Понимаю, тебе тяжело. Но жизнь на этом не заканчивается.
- Это вранье! - перебиваю ее, и плевать на слышимое отчаяние. - Это все она! Ева! Она все подстроила, написала эту заказную статью! У нас с Глебом все хорошо, ты слышишь? Она мстит нам так, желая опозорить нас.
- Ира, успокойся… - начинает Катя, но я уже не слышу ее. Я просто сбрасываю вызов.
Я задыхаюсь от ярости, горячей, слепой, всепоглощающей, выжигающей душу дотла.
Она.
Всегда она.
Эта святая, непогрешимая Ева, которая даже на расстоянии, умудряется встать у меня на пути, отравляя каждый мой миг.
Взгляд, затуманенный слезами гнева, падает на планшет, лежащий на стеклянном столе. На его экране все еще открыта та самая статья, мое публичное, всеми обсуждаемое унижение. Беззвучный крик, полный ненависти и бессилия, вырывается из груди, и я с силой, рожденной отчаянием, хватаю планшет и с размаху швыряю его в стену.
Удар получается оглушительным. Я стою, тяжело дышу и смотрю на осколки планшета. Спектакль под названием «счастливая семья» окончен.