Я не жду от него понимания, не жду от него поддержки или сожаления, я не жду того, что он растрогается и решит сохранить этот контракт. Я просто хочу расставить все точки. Вот и все.
Мужчины садятся за стол напротив меня и располагаются. К нам подходит официант, и мы тут же делаем заказ, что меня удивляет. Хотя ничего удивительного, они ценят время и н любят тянуть резину. Мистер Эдвардс с помощником берут стандартный стейк и просят сделать легкий салат. Я же заказываю только стейк. Терпеть не могу всю эту траву.
- Глеб, я вас понимаю, вы хотите сохранить контракт, но давайте не будем тратить время на всякие вступления, жалкие попытки уговорить. Скажите прямо, зачем вы меня позвали? Признаться, я удивлен вашей смелости, а может быть, и наглости, - говорит Эдвардс.
Я едва сдерживаю усмешку, потому что во мне нет ни наглости, ни смелости, во мне есть просто реальный взгляд на вещи. Контракт выгоден нам обоим, что уж греха таить, поэтому, как настоящий бизнесмен, он не мог не прийти. Он никого не найдет, кроме меня, в ближайшие сроки. И выбиваться из графика такие люди, как Эдвардс, тоже не любят. Значит, для меня все еще не потеряно.
- Это не глупость, не наглость. Я просто хотел объясниться, а там уже решать вам, искать другого партнера или же, забыв обо всем, не переносить личное на рабочее.
Переводчик, перед тем как все это перевести, немного усмехается, и я не понимаю, то ли он со мной согласен, то ли считает мои слова глупостью. Но какая разница, главное, что все эти слова идут одновременно и от сердца, и от разума. И я уверен, они найдут отклик в том, кто слышит.
- Личное напрямую связано с профессиональным. Я делаю выводы, исходя из того, что вижу, и оцениваю надежность партнера исходя из его личных качеств. Поэтому вы абсолютно не правы, - начинает мистер Эдвардс.
- А я думаю, вы все же лукавите, - продолжаю я говорить. - Давайте взглянем здраво на ситуацию. Вот, отбросив абсолютно все. Вы ведь, когда выбрали мою компанию, исходили не из того, что я семьянин, не из количества детей и так далее. Вы оценивали возможности моей компании. Вы видели, точно так же, как и я, какие возможны риски, какие возможны форс-мажоры, причем некоторые вы не заметили, и я сам вам на них указал, потому что мне не нужны были сюрпризы потом, мне не нужен был подрыв репутации.
Мистер Эдвардс кивает мне, соглашается с каждым словом, и я вижу в его глазах понимание. Он понимает, к чему я клоню, понимает, о чем речь, и ему видно, что не совсем нравится, что я пошел в эту степь, потому что тогда ему придется признаваться и в другом. Ему тогда придется признаться в том, что действительно семья и мои отношения в семье не имеют никакого значения, и его уход был неоправданным.
А нам всем сложно порой признавать ошибки, уж мне ли не знать?
Мне понадобилось очень много времени, чтобы признать, насколько я был не прав и как глупо в свое время поступил с Евой.
- Я не стремился получить контракт несмотря ни на что. Я не радовался тому, что вы упустили. Исходя из этого, исходя из моих профессиональных качеств, из возможностей моей компании, вы выбрали меня, мою фирму.
- Ну, допустим, - говорит мистер Эдвардс. - Но в любом случае, вы способны на ложь. Вы способны на предательство. Где гарантия, что вы не пускали нам пыль в глаза? Где гарантия, что вы не сокрыли еще что-то более ужасное, показав что-то по мелочи, что мы упустили? Нет. Семья - это тоже показатель. Семья - это тоже очень важно. И ваши отношения в ней.
Есть контакт, это именно то, что мне и было нужно. Я ждал чего-то подобного, ждал подобных слов. И нет, я не настолько циничный, подлый человек, не настолько желаю выслужиться, просто он задал удачное направление для нашего разговора, а это самое главное.
- Я вас понимаю, мистер Эдвардс, но для меня семьей была всегда только Ева и наши с ней, как оказалось, дети. Да, я совершил ошибку. Да, в моей жизни был период, когда я просто все сломал, но я никогда не переставал любить именно ее. Все, что я делал в своей жизни, всегда было ради Евы, ради нашего будущего. Все то, чего я достиг, когда-то делалось именно ради нее. Если бы не она, мы бы с вами сейчас здесь не сидели и не разговаривали. Она мой вдохновитель. Она мой маяк, вот и все.
- Но при этом вы ее предали. Как-то не вяжется.
Он бьет туда, куда бить запрещено, но он прав. Я все же предал ее, и от этого не спрятаться, не скрыться. Но кто говорит, что я солгал?
- Да. Я совершил ошибку в свое время. Непростительную, ужасную, глупую и циничную ошибку, и я о ней безумно жалею. Во мне гордыня сыграла. Хотел что-то кому-то доказать, вернее, самому себе. Я ждал, надеялся, что Ева останется, что мы все уладим, что она увидит… в ней тоже сыграет что-то женское, она начнет бороться, доказывать.
Слова даются с трудом, но зато от сердца. Я даже не знаю больше для кого это говорю, для него или для себя.
- Но она ушла, она поступила совсем не так, как я хотел. За что боролся, на то и напоролся, вот что со мной случилось. А потом самое сложное было признать собственную ошибку. Время ушло. Все изменилось. Вот только любовь к ней и желание все делать ради нее, пусть она об этом и не знала, никуда не делась, понимаете? Есть женщины как мечта, как судьба, как звезда путеводная. Ева – для меня мир.
- Я понимаю. Но и вы меня поймите, обман есть обман, контракт это вам не вернет. Просто из уважения к тому, что мы сделали за эти месяцы, я согласился с вами встретиться, не более того. Поэтому давайте мы просто с вами разойдемся и все.
- Нет проблем, - соглашаюсь, поднимаю руки и как бы сдаюсь. - Я все прекрасно понимаю, я же сказал, мне нужен был просто разговор. На случай чего… Вы знаете, как со мной связаться? А сейчас я пойду. Спасибо за потраченное время.
Мистер Эдвардс кивает, а я встаю и ухожу, понимаю, что теперь я сделал все, что мог, и даже больше. Сегодня я сам себе во многом признался, и не важно, что я практически ничего не сказал, главное, что в душе все встало на свои места.
Глава 30
Глеб
Вечерняя набережная прекрасна, вот только сегодня не могу насладиться ее красотой, потому что спешу к своим девочкам, которых не могу найти. При этом я разговариваю с Евой по телефону, через гарнитур.
- Ева, я уже на набережной. Где вы? Я вас не вижу, - спокойно спрашиваю, хотя я не спокоен ни на грамм.
Каждая секунда, каждый миг, когда я не вижу их, когда не могу быть с ними, приносит боль. В мозгу всплывают обрывки наших последних разговоров, ее холодный, отстраненный взгляд, и это жжет сильнее, чем кипяток на коже.
- Мы стоим на месте, - говорит Ева, а я, помимо ее голоса, слышу еще шум ветра, заглушающий ее. - Рядом с этим уродливым топиарием в виде звезды. Ты его не пропустишь, он похож на зеленого монстра из плохого сна.
Я поворачиваю голову, взгляд лихорадочно скользит по кадкам, выхватывая из густеющего мрака причудливые очертания, и почти сразу вижу его, кривоватую металлическую конструкцию, нелепо покрашенную в ядовито-зеленый цвет и обвитую плюющем, которая в сгущающихся сумерках и впрямь смахивает на жутковатую звезду из кошмара.
- Хорошо, вижу этого «красавца». Я уже почти рядом, буквально через минуту буду.
В трубке нарастает ровный гул прибоя, бьющегося о плиты, и далекий, гулкий гул ночного города. И вдруг этот монотонный шум прорезает тоненький, звонкий голосок, от которого у меня что-то обрывается и тает внутри, заставляя сердце сжаться от щемящей, всепоглощающей нежности.
- Мамочка, мам, а с кем ты так разговариваешь? Кто это?
Я замираю, не в силах пропустить ни единого слова. Я слышу шум ветра в микрофоне изменяется, становится громче.
- С папой разговариваю, солнышко. Он уже близко, - теперь голос Евы звучит иначе, нежнее, и как мне хочется, чтобы со мной она говорила так же.
- А где папа? - в голосе Алисы нет ни капли сомнения или настороженности, одно любопытство и нетерпение, такая беззащитная, детская вера, что мне становится мучительно стыдно за все наши взрослые, грязные игры, за все недосказанности и обиды. - Он нас уже видит? Мы его тоже скоро увидим?