Он смотрит на меня, не отрываясь, и в его запавших глазах, помимо боли, появляется что-то похожее на ту самую, давно забытую надежду, которая заставляет мое сердце сжиматься от щемящей жалости и чего-то еще, того, что я боялась в себе признать.
- Вот когда ты поправишься… когда тебя выпишут… - делаю глубокий вдох, чувствуя, как сердце колотится в груди от смеси страха и чего-то нового, хрупкого и такого желанного, что дух захватывает. - Мы действительно. Вдвоем. Если ты еще… не передумал, конечно.
В его глазах вспыхивает тот самый огонь, который я не видела все это время, который я думала, потух навсегда. Он медленно, преодолевая боль, поднимает мою руку к своим губам и прикасается к моим костяшкам теплым, сухим поцелуем. Это прикосновение обжигает, как раскаленное железо, оставляя на коже след навсегда.
- Я никогда не передумаю, - хрипло говорит, и его глаза, полные старой любви, говорят то же самое. - Никогда, Ева.
В этот момент, словно по злому умыслу, не давая мне ничего ему ответить, дверь в палату открывается, и на пороге, врываясь в наше хрупкое уединение, появляются следователи, или как их правильно называют.
- Глеб Саржинский? - обращается к Глебу женщина, показывая удостоверение с гербом, который кажется сейчас печатью несчастья. - Мы из полиции. Нам нужно взять у вас показания по факту дорожно-транспортного происшествия.
Глава 32
Ева
Три недели. Всего три недели, а мир перевернулся с ног на голову и медленно, по крупицам, собирается заново.
Солнце пробивается сквозь густую листву старых осенних кленов, раскидывая по асфальтовым дорожкам причудливые тени. Воздух в парке пьянит а.
Я иду рядом с Глебом, который почти полностью восстановился, и его присутствие больше не режет душу как нож, оно стало тихим, почти привычным. Впереди нас, словно яркий мотылек, порхает Алиса, подпрыгивая на каждом шаге. В одной руке у нее огромное розовое облако сахарной ваты, в другой надувной шарик-единорог, гордо взирающий на мир с высоты своего надутого величия.
- Смотрите, смотрите! - оборачивается она к нам, заглушая своим голосом весь шумный мир парка. - Я как единорог! Я могу летать!
Она подбегает к следующему киоску и, задрав голову, тычет пальцем в огромное колесо обозрения, что лениво и величаво вращается в лазурном небе.
- Мамочка, папа, можно на него? Пожалуйста! Мы же никогда все вместе не катались!
Мой взгляд непроизвольно скользит к Глебу. Движения его чуть скованны, он инстинктивно бережет ребра, ведь лучше месяц потерпеть, чем схватить рецидив и увеличить это время восстановления, но в его глазах, когда они останавливаются на дочери, нет и тени той изматывающей усталости, что была в больничной палате. В них лишь умиротворение, похожее на тихую гавань после долгого шторма.
- Если папа чувствует себя хорошо, - осторожно отвечаю дочери, оставляя право выбора за ним, без принуждения.
Он качает головой, и спокойно улыбается.
- Нет. Я обещал, что мы сегодня все сделаем вместе.
Киваю ему, мы покупаем билеты и заходим в кабинку. Алиса, затаив дыхание, прилипает к стеклу, а когда колесо отрывается от земли, она издает тихий, восхищенный вздох, в котором поместился весь восторг ее маленького сердца.
Мы сидим напротив нее с Глебом. В тесном пространстве кабинки его плечо почти касается моего, и от этого простого прикосновения по коже бегут мурашки. Я чувствую исходящее от него тепло, и становится приятно.
- Как ты? - тихо спрашиваю, глядя ему в глаза, желая убедится, что все в норме. - Боли еще беспокоят?
- Иногда напоминают о себе, - спокойно отвечает без тени лукавства. – порой забываюсь, что-то резко сделаю и простреливает. Но в целом нормально.
Он замолкает ненадолго, и я понимаю, что хочет что-то сказать, только с мыслями никак не соберется.
- Иру задержали, - начинает, когда я начинаю отворачиваться, не дождавшись ответа. – Уже официально предъявили обвинение. Покушение на убийство. Угрозы. Еще кучу всего по мелочи. Ее адвокат пытается давить на психическую невменяемость, но улики железные. Показания свидетелей, записи с камер. Она никуда не денется. Надолго сядет.
На душе резко становится тоскливо. Меня разрывает от противоречивых чувств жалости к сестре, и равнодушия за угрозу жизни и нож в спину. Поэтому не думала все это время, что там, как там, ведь Глеб отгородил нас с дочкой от этого.
И все же не могу без радости отреагировать на то, что такая опасная глава нашей жизни наконец-то перевернута.
- Жалко ее? - невольно вырывается у меня.
Глеб смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом, в котором видна вся выстраданная правда.
- Нет. Ни капли. Я жалею только о том, что вообще позволил ей появиться в нашей жизни. И о том, что из-за моей глупости ты и Алиса оказались в такой опасности.
Я хочу сказать ему, что прошлое нам не изменить, мы в силах менять только настоящее и будущее, но не успеваю, Алиса оборачивается к нам.
- А мы потом на карусели пойдем? Туда, где лошадки? Я хочу, чтобы папа со мной на одной сел! Самой страшно!
Глеб смотрит на нее, и улыбается. От былого напряжения не остается и следа. Дочка словно лечит его душевные раны.
- Конечно, пойдем, - спокойно отвечает Глеб. - Куда захочешь.
Я давно не видела его искренней улыбки, и сейчас, глядя на него, боюсь спугнуть это хрупкое, вернувшееся счастье.
Мы спускаемся с колеса, и Алиса, схватив нас обоих за руки, тащит к следующему аттракциону, и я понимаю, что не хочу ее отпускать, я хочу чувствовать эту связь между нами вечно. Смотрю то на ее сияющее, доверчивое лицо, то на спокойное, сосредоточенное лицо Глеба, который изо всех сил старается не показывать, как ему больно, когда он поднимает и сажает ее на резвую лошадку, и понимаю, что ведь такой могла бы быть наша жизнь, если бы не одно дурацкое «но».
Мы проводим так почти весь день, словно пьяные от простого солнца и смеха. Едим мороженое, пускаем в небо переливающиеся мыльные пузыри, смеемся над кривляниями клоуна. Это просто день в парке. Самый обычный, заурядный день, который для нас троих, прошедших через огонь и воду, кажется почти что чудом, подарком свыше.
Когда Алиса наконец начинает уставать и клевать носом, мы не спеша, идем к выходу. Она идет между нами, крепко вцепившись в наши руки, и ее шаги становятся все более неуверенными от усталости.
- Я, кажется, сейчас усну прямо тут, - бормочет она, сладко зевая и пошатываясь.
Когда мы уже едем домой, и дочка дремлет у отца на плече, Глеб смотрит мне прям в глаза.
- Ты помнишь? - тихо говорит, чтобы не разбудить малышку. - В больнице. Ты сказала, что мы погуляем. Вдвоем.
Я молчу, чувствуя, как сердце замирает в груди, затаившись в ожидании. Я помню. Помню каждое слово, сказанное в тот полный отчаяния и надежды миг.
- Алиса завтра с братом вечер проводит, - невпопад отвечаю.
- Знаю. Так что у тебя будет свободный вечер, - он делает небольшую, красноречивую паузу, давая мне возможность отказаться, отступить, выстроить новую стену. Но я молчу, и мое молчание уже ответ. - Так вот… я хочу пригласить тебя на ужин. Только мы вдвоем. Без суеты. Чтобы просто поговорить. Как раньше.
Я смотрю на Глеба, на его открытое сердце, которое видно по глазам, на ту уязвимость, которую он больше не пытается скрыть за маской, и вижу в нем того мужчину, которого когда-то полюбила.
Обещание есть обещание.
- Хорошо, - тихо отвечаю, и ему большего не надо. - Вдвоем.
Глава 33
Ева
Я заканчиваю делать макияж, и в этот момент приезжает сын, как всегда вовремя. Из комнаты доносится счастливый вопль Алисы: «Мамочка, Матвей пришел!». Слышно, как она босыми ногами шлепает по коридору, опережая меня.
- Привет, мам, - здоровается сын, заходя ко мне в комнату.