Мне не было в тягость — полезно отвлечься от монотонного ожидания собственной смерти. Я встречала свой час с притуплённым смирением, но порой инстинкт — выжить любой ценой — вскакивал снова. Отчаянная жажда побега душила, пока я не напоминала себе: не к кому возвращаться — ни семьи, ни лошади. Смерть — отдых от бесконечного одиночества.
Сегодня меня спасло от этой качели зрелище людей. Я всё смотрела на лошадей, когда в открытом пространстве за станом зашевелилось людское русло. Я повернула голову — и увидела оружие. У каждого — сабля. Всадники клана.
Их было много — несколько сотен, на глаз. Я никогда не видела у клана такой силы. Говорили, в Великом городе Келвадане — почти тысяча всадников, грознейшая армия в Пустыне Баллан. Быть всадником Келвадана — значит быть одним из лучших воинов пустыни — и, говорят, мира. В детстве я мечтала быть в их рядах — сейчас мечта казалась ещё слаще и ещё недосягаемее.
Эти — были настоящие, без приукрашенной славы моих детских грёз о Келвадане. По моему взгляду они выстроились длинными линиями, разбившись на пары. Впереди, будто вести, вышла фигура — и в животе перевернулось.
Даже издалека я узнала мужчину в маске. Невзрачные серые наплечные накидки и мантия выделяли его так же, как широкие плечи и то сдержанное, но явное — в том, как он держится. Я нашла его взглядом мгновенно — как сокол на цель. Может, потому, что он принёс перемену в пустынную однообразность моей жизни. Он отпечатался в сознании.
Он вынул из-за спины саблю — носил её не на бедре, — и принял стойку. Линии всадников повторили, но на них я не смотрела.
Пока он вёл их через связки ударов и парирований, мои глаза следили только за его движением. Даже демонстрируя медленно, он был как свитая пружина — змея, ждущая верного мига. Эта собранная сила говорила об опасности — и была завораживающе красива.
Как пустыня: дарит красоту — и смерть.
Не знаю, сколько я так просидела — зачарованная, слепая ко всему прочему. Когда тренировка кончилась, солнце уже перешагнуло зенит, и вечер приближался. Скоро ночь. Новолуние.
Мой последний день на побег — а я провела его, оцепенело любуясь тем, кто притащил меня на жертву. Я сжала зубы: профукала лучший момент. Но странная неподвижная готовность всё ещё жила во мне.
Я огляделась, прикидывая, можно ли ещё воспользоваться тем, что я не в шатре, — и тут одна из фигур отделилась от группы и двинулась в стан. Ко мне подошла всадница. Я узнала Идзуми.
Пот склеил её тёмно-каштановые волосы до почти чёрного; она тяжело дышала, но привычно. Одним рывком она подняла меня, развязав от колышка.
— Новый клан уже должен освободить склад, — сказала она, ведя меня обратно в мою временную клетку. Там и оставила — и умчалась. За дни у клана Катал она не была со мной жестока — назвалась, кормила с рук, хотя, кажется, никто бы и не осудил её за равнодушие. Но сейчас она не взглянула.
Может, я придумала — она просто устала. А может, ей было стыдно, что её клан отдаст мою жизнь пустыне этой ночью.
До темноты оставалось несколько часов, и я могла бы бежать. Но, рухнув на пол, я услышала, как тело просит отдыха. Я позволила тьме накрыть — решив, что это лучше, чем в последний час думать, почему меня так зачаровал мужчина в маске и его сабля.
Грубые руки подхватили меня, выдёргивая из спасительного забытья. Не дожидаясь, пока я толком очнусь, меня рванули из шатра. Солнце больше не палило — значит, уже стемнело.
Воздух тянул дымом, пляшущие отсветы жаровен мерцали в проходах между шатрами. Всадники по обе стороны почти не глядели на меня, волоча через лабиринт полотнищ к широкому открытому кругу — наверняка центр стана. Завидев толпу на площадке, я дёрнулась — и сразу стихла. Хоть дни сна и тени немного вернули мне силы, внутри шевельнулось другое: потерпи ещё чуть-чуть. Миг, чтобы ускользнуть, придёт, если выждать.
Но слишком тянуть нельзя — времени у меня мало. Толпа гудела — возбуждённо, празднично, — а меня подвели к вбитому в песок деревянному колу, торчавшему к небу, как обвиняющий палец. Меня прижали к столбу спиной; один воин принялся туго приматывать к колу мои лодыжки, другой развязал запястья, которые были связанны спереди. Свобода рук ударила, как вливание — это может быть шанс. Но мысль о бегстве разбилась о туго перетянутые щиколотки и о людскую стену, перекрывающую выход из круга.
Не успела додумать, как страж отогнул мне руки за спину и пристегнул к столбу. Потом оба растворились в толпе, оставив меня ждать.
Я лихорадочно огляделась; людей стало ещё больше, чем днём на окраине. После лет без единого человеческого голоса — кроме моего, когда я разговаривала сама с собой, — меня тянуло слушать. Волна разговора накатила ледяным бальзамом: и слишком, и успокаивающе. В общем гуле звучало предвкушение моей смерти, но под шумом жила другая нота — острее и темнее. Я знала её слишком хорошо. Отчаяние.
Зрителей были десятки, но держались отдельными кучками, не перемешиваясь, хотя и переговаривались. Рядом мальчишка с впалыми глазами и в рванье глядел на меня, вцепившись тонкими пальцами в материнскую ладонь. Обычно процветающие кланы — людны, но хоть этот стан и был самым большим из всех, какие я видела, многие здесь выглядели исхудавшими.
Шум сник — площадь смолкла. Толпа расступилась, и к месту, где меня привязали, вышел высокий мужчина. Я узнала холодный серый взгляд того, кто велел принести меня в жертву — того, кого мужчина в маске называл лордом Аласдаром. Он осмелился улыбнуться — улыбка не дошла до глаз — и повернулся к людям.
— Люди Пустыни Баллан, мы пришли праздновать великий шаг к возвращению дому его истинного облика. Уже три клана под одним знаменем, и клан Ратан присоединился к нам сегодня, — произнёс он.
Круг взорвался радостью, а у меня округлились глаза. Я никогда не слыхала, чтобы кланы объединялись — тем более столько сразу. Выходит, новоприбывшие — не отряд от основного стана, а целый клан добавил силы лагерю.
— Хоть на нас и гнев пустыни за то, что мы отреклись от старых путей, вместе мы вернём народу прежний порядок и дадим пескам кровь, которой они достойны. Когда все девять кланов Пустыни Баллан объединятся — мы выступим на Келвадан!