В тот первый вечер на Севере Эванджелина и мечтать не могла о будущем с Джексом. Может, он и привлекал ее, но не был тем, с кем ей стоило остаться.
Джекс был опасен. Он не обещал долгой и счастливой жизни. Даже напротив, уверял ее в обратном. Не верил, что герои получают счастливый конец. Любовь к Джексу с самого начала была обречена. Но Эванджелина знала, что любовь – нечто большее, чем просто чувство. И не обязательно выбирать самый безопасный вариант, потому что любовь сильнее страха. Сильнее проклятий. Она была высшей формой надежды.
И все же…
Она боялась, что ее любви окажется недостаточно.
Последние слова Авроры все еще не давали ей покоя.
«Неважно, что твоя любовь к нему – самая искренняя из всех, что когда-либо видел мир. Проклятие, наложенное на все истории Севера, исказило правду. На самом деле не истинная любовь Джекса сможет пережить поцелуй и заставит его сердце биться вновь. Это под силу лишь девушке, которая никогда не полюбит Джекса».
Эванджелине не нравилось представлять Джекса с другими девушками. Не нравилось представлять, как он ухаживает за ними, целует их или убивает. Когда она впервые встретила Джекса, то подумала, что ему тоже нет до них дела. Тот беспечный и дерзкий Джекс, с которым она познакомилась в его церкви, казалось, был не способен заботиться хоть о ком-то.
Но теперь, когда она вспоминала Джекса в день их знакомства, то уже не думала об их первом не очень приятном разговоре. Она видела лишь, как он сидит в глубине своей церкви и грубо рвет на себе одежду, склонив голову, словно в трауре или покаянии.
У него было разбито сердце. Но не в том смысле, в котором обычно думают большинство людей, – как будто кто-то один его предал. Сердце Джекса разбивали снова и снова, пока оно не утратило способность надеяться, заботиться и любить.
В историях всегда говорилось, будто девушки, которых целовал Джекс, на самом деле не любили его. Он просто примерял их, а затем выбрасывал, как неподходящую одежду.
Но сейчас Эванджелина задумалась, а не был ли Джекс изначально таким бессердечным, когда дарил свои поцелуи. Быть может, о некоторых девушках он даже искренне заботился. Но любила ли его хоть одна из них достаточно сильно? Были ли среди них те девушки, которые, как и она сама, верили, что их любви будет достаточно, чтобы спасти его, чтобы снять проклятие? Хотя этого так и не произошло.
Неудивительно, что Джекс считал, что ее чувств недостаточно. Возможно, так оно и было. И все же это не значило, что его нельзя спасти. Быть может, Джекса спасет не только ее любовь. Возможно, для этого нужна и его любовь тоже.
Эванджелина посмотрела на ставший золотым лист, который беспокойно качался рядом с зеленым, словно умоляя его измениться. Ведь если все листья не превратятся в золото, дерево сгорит в огне. Так же, как и они с Джексом, если только она одна будет верить в силу любви.
Воздух затрещал подобно крошечным искрам. Следом за этим Эванджелина почувствовала покалывание на запястье, где виднелся шрам в виде разбитого сердца.
Джекс здесь.
Эванджелина повернулась. И словно перенеслась в тот первый вечер, когда увидела его на этой поляне.
Джекс тогда казался таким суровым, таким холодным, что туман цеплялся за его сапоги, пока он шел.
Эванджелина помнила, как тем вечером уговаривала себя не оборачиваться. Не смотреть на него. А когда все же сделала это, то старалась не задерживать на нем взгляд дольше секунды.
Но это оказалось невозможно. Джекс был луной, а она – приливом, управляемым его непреодолимой силой. И это не изменилось.
С сердцем или без, она все равно хотела его.
Но этот Джекс ей не принадлежал.
В бледных руках он держал банку, которую подбрасывал так же небрежно, как одно из своих яблок. Вот только это было не яблоко. А его сердце.
Ее собственное едва не разорвалось от боли, когда она увидела, с какой беспечностью он обращается с сердцем – словно это обычный фрукт, который он собирался выбросить, а не что-то невыразимо драгоценное и прекрасное.
Сердце Джекса было похоже на закатные лучи солнца, которые, растаяв в воздухе, медленно опускаются за горизонт. В банке переливалось множество цветов, в основном золотой, но там вспыхивали и искры радужного света, которые, разбиваясь о стеклянные стенки, словно заставляли золотой сгусток мерно пульсировать.
Джекс выглядел совершенно невозмутимым.
– Ты не должна быть здесь.
– И ты тоже! – воскликнула Эванджелина.
Она не собиралась повышать голос. В ее планы не входило кричать на него. Она лишь хотела наконец сказать, как сильно любит его. Но увидев, как безрассудно и беспечно Джекс обращается со своим собственным сердцем, она снова закричала:
– Что ты делаешь?
– Думаю, ты уже знаешь ответ, зверушка. Просто он тебе не очень нравится. – Джекс подбросил банку в воздух.
Ни секунды не раздумывая, Эванджелина бросилась вперед и вытянула руки, чтобы дотянуться до сердца. Ее пальцы коснулись банки, но Джекс определил ее.
Он схватил Эванджелину за горло, и хватка его оказалась достаточно сильной, чтобы удерживать ее на расстоянии и не дать схватить его сердце. И все же он не причинил ей боли. На ее коже не осталось ни следа от его прикосновений.
Или он осторожничал из-за защитного браслета у нее на запястье. Или… не хотел причинять ей боль, потому что близость к своему сердцу позволяла ему чувствовать.
Огонек внутри банки запульсировал сильнее, словно желая вырваться на свободу. А Джекс больше не выглядел совершенно невозмутимым. В его голубых глазах появился почти безумный блеск, как будто он пытался побороть вновь нахлынувшие чувства.
– Ты должна уйти, – выдавил он из себя.
– Почему? Потому что ты собираешься сжечь свое сердце, а после этого тут же причинишь мне боль? Но мне уже больно, Джекс.
Эванджелина протянула руку – не к банке, а к нему самому.
Она коснулась кончиками пальцев его челюсти, которая ощущалась твердой, жесткой и волевой. Джекс еще сильнее стиснул зубы и отбросил ее руку.
– Если я попытаюсь причинить тебе боль, браслет меня остановит, – резко сказал он.
– Я говорю не