Меня словно кипятком окатило, и я отвернулась, чтобы Иван не увидел моего лица.
— Карелы? — спросила, лишь бы не молчать.
— Нет. Коренные волозеры — потомки вепсов. Когда новгородцы начали их теснить, одни ушли дальше на север, других перебили, третьи смешались с пришлыми. Интересно, что у женщин здесь еще встречаются характерные черты: волосы желтые, нос и скулы широкие, кожа очень светлая. А мужчин уже и не отличить. Ладно, пошли на катер.
Я посмотрела на него искоса, и воздух вдруг застрял в горле, став твердым и колючим. Иван стоял, засунув руки в карманы, глядя себе под ноги, и выражение на лице… я узнала его.
Флеш — короткий, жгучий, как укус овода. Как тогда — точно такой же взгляд под ноги и голос… словно издалека, глухой, лишенный интонаций:
— Саша, я приму любое твое решение…
* * *
январь — июль 2017 года
— Дети, а вы насчет детей-то не думаете? Ну правда, хочется уже с внуками понянькаться. Защитились оба, преподавать остались. Чего ждете?
— Пап… — я морщусь, Иван с преувеличенным вниманием смотрит в тарелку. — Не обижайся, но не надо об этом, ладно? Когда соберемся, скажем.
— Хорошо, хорошо, — он машет руками: мол, все, больше не буду. И тут же продолжает: — Все у вас теперь задом наперед. Кандидатскую в двадцать пять, докторскую в тридцать, а детей потом в пятьдесят пусть суррогатная мамка рожает.
Ванька бросает на меня косой взгляд, я раздраженно дергаю плечом. За неделю это уже второй такой разговор. В прошлые выходные мы были у его родителей, и там нам выдали то же самое. Люсенька в двадцать четыре года ждет третьего, у Илюши с Сонечкой доченька, а вы что же?
А мы… а мы думаем. И думки эти какие-то неопределенные. С одной стороны, мы и хотели бы ребенка, а с другой… Стыдно признаться, но меня это пугает. И мне кажется, что Ивана тоже. У нас уже сложился свой ритм, привычки, ритуалы — образ жизни, в котором львиную долю занимает работа, и я никак не могу представить, что все это придется менять. Мне кажется, я буду ужасной матерью, потому что нет во мне этой потенциальной любви к своему детенышу, которого пока даже в проекте не существует.
Едем домой, и я вижу, что Иван злится. Молчит, но между бровей четко прорезалась сердитая складка.
— Ванька, будешь так морщиться, станешь… морщинистым. Дедом.
— Слушай, Саш… — он резко сигналит какому-то оборзевшему Опелю. — А может, они правы, а мы нет?
— Кто прав? — ох уж эта моя привычка задавать бессмысленные вопросы, чтобы не отвечать самой!
— Родители. Наши. Может, и правда уже пора? Размножаться?
— Не знаю, Вань. Но мне кажется, это решать нам, а не им. Нет?
— Нам, конечно. Поэтому и спрашиваю.
— Ну давай обсудим, — вздыхаю, глядя в окно. — Только не здесь и не сейчас.
— Саша, — Иван чуть повышает голос, — когда ты говоришь «давай обсудим», это означает, что ты не хочешь ничего обсуждать. Просто скажи честно, ты не хочешь детей вообще или не хочешь детей от меня?
— А вот это уже запрещенный прием! — возмущаюсь я. — Что я должна на это ответить? Если совсем честно, я не знаю, хочу ли детей. Вообще. С одной стороны, ужаса эта мысль не вызывает, и я точно не чайлдфри. С другой, горячего желания тоже нет, потому что… да, может, эгоистично, но это будет уже совсем другая жизнь. И знаешь, мне кажется, это нечестно по отношению к ребенку: рожать потому, что так надо, и в надежде, что удастся его полюбить. А еще кажется, что ты тоже особым желанием не горишь. Иначе сказал бы как-то по-другому. Ну там… не знаю… Саша, давай уже ребенка родим. Или что-то в этом роде.
— Саша, давай родим ребенка.
— Нет. В смысле… нет, это так не работает. То есть это работает не так. Такие вопросы вот так не решают.
— Так, не так, — передразнивает Иван. — Ладно, проехали.
Но проехать не получается. Мы снова и снова возвращаемся к этой теме — и не можем ничего решить. Пока у меня не лопается терпение.
— Хорошо, — я достаю из тумбочки блистер с таблетками и показываю ему. — Видишь, это последние. Пусть решают в небесной канцелярии. Раз мы не можем сами.
— Хочешь сказать, просто не будем предохраняться? — Иван с сомнением выпячивает губу. — Учитывая, что мы трахаемся каждый божий день, это русская рулетка с пятью патронами. А может, и с шестью.
— И что? А вдруг кто-то из нас бесплодный, а мы и не знаем?
В первый день месячных, когда я не начинаю новую упаковку, мягко говоря, не по себе. В первый день следующих — тоже. Только уже по другой причине.
А что, если правда?
Да ну, глупости. В первый месяц редко у кого получается забеременеть. Организм должен перестроиться.
Второй месяц, третий, четвертый — я реально начинаю нервничать. Одно дело, когда у тебя есть возможность, но ты ее не используешь, и совсем другое — если оказывается, что возможности нет.
— Саша, прекрати психовать! — психует Иван. — Во всех интернетах пишут, что до года нечего дергаться.
Ага, походу, ты тоже дергаешься. Раз читаешь на эту тему интернеты.
В июне я умудряюсь подхватить простуду, которая буквально за несколько дней перерастает сначала в бронхит, а потом опускается ниже. Да так резко, что на скорой увозят в больницу. С пневмонией, отеком легких и сомнительным прогнозом. Несколько дней на ИВЛ, лошадиные дозы лекарств, а потом, когда становится немного лучше, задержка — и две полоски на тесте.
Учитывая мое общее состояние и то, сколько всякой химии в меня влили, врачи не то чтобы прямо настаивают, но настоятельно рекомендуют беременность прервать. Я чувствую себя буквально размазанной, совершенно обессиленной. Иван, узнав новость, долго молчит, глядя под ноги.
— Вань, мы должны решить это, — не выдерживаю я. — Само не рассосется. Или рожать, но ребенок, скорее всего, будет больным. Возможно, очень сильно больным. Да и я неизвестно как это перенесу. Или делать аборт. Прямо сейчас, не откладывая.
Вот тогда-то он и говорит это:
— Саша, я приму любое твое решение.
Я надеялась, что мы все-таки — наконец! — обсудим,