Вот так я говорю себе, глядя в ослепительно-синее испанское небо. Море, солнце, белый шезлонг, рядом попугайских цветов коктейль, от которого убойная изжога. Говорю — и не верю. Потому что хотела бы на самом деле — давно бы развелась. Но вот знаю же, что без него будет плохо. Хуже, чем с ним. Хуже, чем эти бесконечные подозрения и безобразные ссоры, хуже, чем дни ледяного молчания. Вопреки пословице хуже, чем тот самый худой мир, который якобы лучше доброй ссоры.
Или, может, я еще на что-то надеюсь? Что как-то само собой рассосется?
Глупо. Очень глупо. Потому что даже сейчас, когда мы за тысячи километров от нашей обыденности, на райском острове, где надо радоваться и наслаждаться жизнью, — даже сейчас у нас все плохо. А когда вернемся обратно, станет еще хуже.
Ну… вот тогда, наверно, мы все-таки и разведемся.
— А где Иван? — спрашивает Виктор, наш гостиничный сосед.
Молча пожимаю плечами. Не говорить же, что Ивану в голову стукнула моча и он пошел в тату-салон. Ну как же, вокруг ходят всякие немецкие пенсионеры в татухах, а он что — лысый?
— Да хоть на всю жопу набей, — машу рукой, когда он ставит меня в известность. — И на хер заодно. Кое-кому понравится.
— Идиотка! — шипит Иван, разворачивается и уходит.
Вот такой обмен любезностями у нас вошел в привычку. Как же все это мерзко! Ненавижу себя, ненавижу его, ненавижу Соломину и Магнича. Весь белый свет ненавижу!
Возвращается он с каким-то иероглифом на лопатке. Скромненько. Я боялась, притащит такое, что на улицу вдвоем можно будет выйти только зимой.
— Надеюсь, это что-то приличное? — спрашиваю брезгливо. — Кстати, сколько там инкубационный период у СПИДа, сифилиса и гепатита? Чтобы от тебя подальше держаться, пока анализы не сдашь.
— Да хоть вообще больше никогда не подходи, — огрызается он. — У тебя есть с кем трахаться.
Заканчивается все очередной ссорой. Я до двух ночи сижу в баре с Виктором и его женой Зоей, танцую со знойными мужчинами, пью как не в себя, отмахиваясь от сигналов желудка. Чем занимается Иван — не знаю и знать не хочу. Оставшиеся дни до отъезда мы не разговариваем, в ресторан ходим врозь, на пляж я одна, а он сидит в тени у бассейна, прикрыв свою наколку платочком.
Первого сентября у Ивана лекции на биофаке. Едем вместе, молчим всю дорогу — как и на обратном пути с Майорки. А через пару часов Тоська шепчет мне на ухо, что Соломина совсем обнаглела.
— Саш, ну это вообще свинство какое-то, она при всех на него вешается, лизаться пытается, а он и рад, только лыбится. Мне тетки с экологии сейчас рассказали, при них дело было. Ну ладно сам мудак, но тебя-то чего позорит на весь свет?
Стискиваю зубы, говорю, что мне плевать. Пытаюсь убедить себя в этом, но изнутри рвет в клочья. А потом — как будто специально, как будто черт мне ворожит! — встречаю Ивана в коридоре, когда возвращаемся с Магничем из буфета.
— Обними меня! — требую сквозь зубы.
Славка обнимает меня за плечи и шепчет на ухо:
— Саш, что за игры?
Смеюсь, теснее прижимаюсь к нему, краем глаза замечаю, как играют желваки у Ивана на скулах.
— Прости, — выжимаю сквозь улыбку, больше похожую на гримасу.
Мне невыносимо стыдно использовать его, но надо было думать раньше. А сейчас это уже как поезд с отказавшими тормозами, летящий под откос. Каждый день, возвращаясь домой, я думаю, что надо наконец поставить точку в этом затянувшемся фарсе, в который превратился наш брак. Пусть проваливает к Соломиной. Она хотела этого еще семь лет назад и вот добилась-таки своего. А я? К Магничу? Нет, мне он точно не нужен. Уж лучше одной.
Каждый вечер мы оглушительно молчим. Молчим за столом, молчим в постели, если оказываемся там вместе, хотя чаще спим врозь. Молчим, если вдруг пробивает желанием — жестким и грубым. Не сказав ни слова, откатываемся друг от друга и долго еще не можем уснуть, купаясь в злости и неудовлетворенности. Но если это молчание вдруг разрывается словами, все неминуемо заканчивается очередной ссорой.
Так проходит сентябрь. На улице пахнет сырыми опавшими листьями — тоскливый запах осени. Все ближе край, все меньше терпения, все больше недоумения: а зачем терпеть, ради чего?
А потом Иван приходит домой под утро. Слегка пьяный, в рубашке, перемазанной губной помадой. Пытается тупо врать, будто был с мужиками в баре. И я понимаю, что с меня хватит. Даю себе три дня — чтобы решение окончательно дозрело, чтобы не было больше никаких сомнений и колебаний.
На третий день вечером возвращаюсь домой. Ужин? Да какой нахер ужин? Сажусь к столу, читаю, как подать заявление на развод через Госуслуги, и тут в воцап падает сообщение с незнакомого номера. Фотография. Смотрю на нее — и под ложечкой вспыхивает огненный шар, в котором сгорает отчаянно трепыхающееся сердце.
Кира — без сомнений, она, хоть и не в фокусе. В постели с мужчиной. Он со спины, лицо в профиль. Иван? Может, я и засомневалась бы, если бы не этот сраный иероглиф на лопатке. Я его хорошо запомнила. Очень хорошо. Потому что искала в интернете, что он означает.
Удача… вот что…
Хочу дождаться его и просто показать. Даже любопытно, как отреагирует. Начнет врать, что это фотошоп? Или все-таки наконец признается? Но когда Иван входит, вдруг спрашиваю:
— Что у тебя с Соломиной?
Как будто жду еще чего-то? Может быть, какого-то разговора? Зачем? Ведь все уже решила. Хотела повода — вот он, повод.
Но Иван отвечает, зло сощурившись:
— Не больше, чем у тебя с Магничем.
Словно выключается что-то внутри. Щелкает — и выключается.
На автомате встаю, беру телефон, в прихожей надеваю туфли, плащ. Иду пешком до какого-то кафе. Заказываю салат и бокал вина. Выпиваю залпом, прошу повторить. Вдыхаю поглубже и набираю номер.
— Слав, не помешала?
— Саша, что случилось?
— Я в «Мегобаро» на Литейном. Можешь приехать?
Наверно, даже надеюсь, что откажется. Занят, болен, не один — неважно. Но он отвечает после паузы:
— Через полчаса буду.
Сидим долго, до закрытия. Что-то говорю — быстро, сбивчиво, без конца повторяя, что так больше не могу. Он молча слушает, глядя в свой бокал. Выходим, садимся