Глава 23. Артур Уайт
Земля
…Надо постоянно напоминать себе, что организм просто не в состоянии перестроиться на марсианские сутки. Сколько он боролся, сколько пытался, а всё равно жил по земному времени. Молодые быстрее и проще приспосабливались к новому ритму, а такие люди, как Генрих Ланге, вообще отлично ладили с днём и ночью любой длины. Тому было наплевать, когда просыпаться и когда засыпать, он не подстраивался под длину суток, игнорировал само понятие времени. Артур Уайт – совсем другое дело. С молодости приучая себя к порядку и расписанию, теперь он не мог жить на Марсе без бесконечного сбития режима, которое его выводило из себя. Возможно, отчасти поэтому он и оттягивал момент, когда сдаст свой президентский пост и уедет на Марс на почётную пенсию – заниматься наукой и общаться с друзьями.
При этом ему очень нравился марсианский календарь, состоящий из двадцати четырёх месяцев по двадцать восемь марсианских суток и ещё одного дополнительного дня, называющегося Марсдэй [38], символизировавшего начало года. Календарь придумал и ввёл он сам, причём в первые же дни по прибытии на Красную планету, и начало года отмечали в день, когда планета находилась в перигелии [39]. Названия дней недели, кроме марсдэй, были такими же, а месяцы – вдвое большим числом, чем на Земле, пришлось называть заново. Какие только названия он ни предлагал – и по таблице Менделеева, и по именам великих астронавтов и космонавтов, и по названиям разных наук (вроде месяца физики или геометрии), всё это не прижилось. В народе месяцы просто нумеровали, но звучало красиво: «Пятого числа семнадцатого месяца, в пятницу». И день недели всегда чётко соответствовал дате.
Больше всего из марсианского Артур скучал по его тяготению. На Земле у него постоянно болели суставы, а там он ощущал себя юнцом. Там мог заниматься интересным делом, а тут был рабом здоровенного бюрократического аппарата. Конечно, сила тяжести была ни при чём, но, согласитесь, выбор ведь очевиден? Однако ему требовалось закрыть эту главу в своей жизни. Довести работу до логического финала и передать бразды правления молодым, подрастающим, людям завтрашнего, а не вчерашнего дня.
Он сидел в кресле и слушал Генриха. У него за окном шёл дождь, и нью-йоркцы попрятались по квартирам, кофейням, клубам. Артур недавно перекусил прямо в кабинете, в такую погоду больше хотелось пить чай, чем есть. Настроение было никаким, а когда у тебя нет явно выраженного эмоционального вектора, ты мечешься от любой мелочи то в благостное, то в депрессивное, то даже в агрессивное состояние. Вот и сегодня Генрих успел разозлить его, удивить, обрадовать, заставить грустить – полная гамма эмоций за неполные полчаса. На волне этих качелей Артур даже спросил Генриха, не готов ли тот занять его место. Вопрос был праздным, Уайт знал ответ, впрочем, как и то, что Ланге не выиграть выборов. Его друг не был столь популярен, харизматичен и практичен, чтобы занять подобную должность. Скорее это был крик отчаяния его души, хоть бы кто-то забрал у него президентское кресло.
– Ладно, Артур, давай иначе. Я не хочу, никогда не хотел ничем управлять, – неспешно бубнил Ланге, сидящий голограммой напротив него. – Я слишком испорчен профессией, чтобы думать о результате, а не исследовать промежуточные состояния. И, если уж начистоту, Генриху Ланге нет места даже в его нынешнем кабинете, и уж точно нет места в твоём. Кресло президента должен занять человек, который достаточно популярен, чтобы быть избранным, достаточно умён, чтобы не хотеть этого, и достаточно морален, чтобы продолжать твоё дело, как ты и хочешь, а не рушить всё к чертям.
О, дорогой друг, а ты прямо-таки прочитал мысли старика Уайта! А к каким же ещё выводам ты пришёл?
Он почесал бороду, мелькнула мысль, что пора бы её подстричь.
– Значит, ты об этом уже думал, Генрих? – спросил Артур, внимательно глядя в глаза социопсихолога.
– Думал ли я о том, кто тебя заменит? – Ланге хихикнул. – Да, я же вижу, как ты устал. Само собой, я думал.
Конечно же, он видит. Если перед кем Артур и мог поныть о тяжести своего бремени, так это перед Генрихом.
– Ты всегда думаешь обо мне и даже за меня, – Артур вздохнул и поглядел в окно, по которому тарабанили струи дождя. – И кого же из Восьмёрки ты хочешь мне предложить?
На лице Ланге появилось удивление, а затем расплылась широчайшая улыбка от уха до уха. Он хмыкнул.
– Ты хочешь проверить, одного и того же человека мы видим в твоём кресле или же двух разных?
– Да, друг мой, – кивнул Артур. Хотелось узнать, на одной ли они волне.
– Что ж… – Ланге встал, сделал круг по комнате, снова сел и взял трубку, появившуюся по мановению его руки, а до того, видимо, лежащую на столе. – Пойдём от противного. Джессика Хилл планирует ребёнка. Хотя она неплоха.
– Неплоха, – кивнул Артур. Тут совпало.
– Да, но будет бесчеловечно лишать её радостей материнства, к которому она так долго шла. Её муж, Чжоу Шан, вполне умён и умеет управлять командой, но он… зажатый какой-то. Не думаю, что сможет повести людей за собой.
– Логично, – снова согласился Артур.
– Так-с, – Затянулся Генрих, – Рашми Патил-Кинг. Девушка стала совсем другой. Из веселушки и озорной проказницы превратилась в домоседку и маму. При этом иногда выдаёт фантастические идеи. Но, кажется, совершенно лишена каких-либо талантов в управлении людьми и процессами. Как и я. – Он улыбнулся.
– Согласен с обоими утверждениям, – улыбнулся Артур в ответ.
– Трое минус. Мичико Комацу. Здесь всё не так. Она хороший менеджер, умная, эмпатичная, по всему видно, что из неё мог бы получиться отличный президент. За одним «но». Она – не лидер. Мичико боготворит своего мужа и следует за ним. А президент должен вести, а не следовать.
– Ну в чём-то следовать за другими можно, но мысль твою я понял. – Артур снова глянул в окно. Дождь слегка утих.
– Мари Нойманн. Как ни приятно мне было бы выделить соотечественницу, но она не умеет делегировать. Или не хочет. Мари хватается за всё сама, тянет как ломовая лошадь.
– Чем не отличное качество для президента? – спросил Артур.
– Такую ношу в одиночку не вытянуть, дружище. – Генрих снова затянулся. Дым рассеивался почти сразу после его выдоха, когда мощный голографический