– Он уже осведомлён, – заявила Коллинс. – Артур, вам лучше лететь прямо сейчас.
– Что ж… Позаботьтесь о моей семье… На всякий случай. – Он встал, отдал конверт Джоанне и прошёл к лифту. Маловероятно, чтобы его сыну и невестке грозила какая-то опасность, но… Но хорошо, что хотя бы Эби сейчас на Марсе, куда отправляется и он сам…
* * *
Артур Уайт всю жизнь глядел в небо. Там, высоко за атмосферой, простирался необъятный мир, которого он не мог достичь, но всеми своими силами тщился постичь. Как можно захотеть стать астрофизиком, спросил его как-то один из друзей молодости. Как? Артур тогда удивился. Ответ же очевиден. Просто посмотрев на небо. Когда ты смотришь на мир, недоступный, невероятный, ты хочешь им владеть. Не в том смысле, как кто-то владеет заводом, получая с него прибыль. А в том смысле, как можно, сев за рояль, облечь в звук закорючки с нотной тетради. В этот момент ты владеешь музыкой. А она владеет тобой. Твоя рука направляет её, ты можешь изменить октаву, увеличить паузу, нажать на клавишу более резко, грубо, смело или же нежно, любя её, как женщину, как ребёнка. Всё решаешь ты. Но и музыка ведёт тебя, определяет, что ты будешь делать в следующий миг своей жизни. Так и звёзды. Он всю жизнь изучал их, следил, делал открытия. А они направляли его ум, сердце и душу.
Артур Уайт всю жизнь глядел в небо, но никогда и не думал реально оказаться в нём. Там, где миллионы звёзд становятся бо́льшим, нежели просто мерцающими точками, а конкретно – ещё одним местом, куда ты мог прилететь, погреться в их лучах, ощутить дарованную ими жизнь, посмотреть, как выглядит мир в их свете. Как можно было о подобном думать всерьёз? Мог ли мальчишка из маленького городка, получивший на день рождения самый дорогой подарок в своей жизни – трёхдюймовый телескоп, осмелиться мечтать о таком?
Мечтать – мог. И был обязан. Даже зная, что этого не будет, он жил мечтой, работал на неё, чтобы однажды, десятки или сотни лет спустя, какой-то другой мальчишка, веснушчатый или кучерявый, улыбающийся в двадцать пять зубов или стиснувший тонкие, дрожащие губы, смотрел в космос не просто как на мечту, а как на жизненный план. Чтобы он думал: «Я стану исследователем космоса» и чтобы это были не пустые слова. Зачитываясь творениями фантастов, начиная с Герберта Уэллса и Жюля Верна и заканчивая Артуром Кларком и Ларри Нивеном, он шёл к мечте. Учил физику и сто раз перечитывал старый справочник астронома, находя на небе звезду за звездой, непременно говоря себе: «Я полечу туда. Обещаю».
Потом он закончил университет, защитил диссертацию, стал преподавать, женился, у него родился сын. Жена ушла от него, когда сыну было пять лет, нашла себе другого. Это ещё больше отдалило Артура от мира, располагавшегося внутри тонкого слоя жизни, который мы зовём ноосферой. С сыном он мало общался в детстве, но парень не злился на него, потому что мать нашла в себе мужество не винить отца в их разрыве. Так что после совершеннолетия сына их отношения наладились, хотя с бывшей супругой Уайт больше не виделся. Просто вычеркнул из своей жизни. Хотелось ли что-то сказать ей? Порой да. Но проводя мысленно эти беседы, он не находил ничего, что могло бы изменить текущий порядок вещей, и снова устремлялся разумом ввысь, к звёздам.
Оказавшись причастным к проекту «Мыльный Пузырь», и став «отцом Согласия» – Артур прозвище не любил и кривился всякий раз, как слышал его, – он почувствовал себя тем самым мальчиком с веснушками. Мальчиком, который, пусть и став седовласым стариком с плохим зрением и больными коленями, всё ещё мог улыбнуться во весь рот и сказать себе: «Я полечу туда. Обещаю». Но пока что, до сегодняшнего дня, он побывал только на Марсе. Красная планета уже являлась невероятным новым миром, полным загадок. Была ли на нём жизнь? Сейчас он уже знал, что да. И даже успела развиться до многоклеточных. Но, растеряв атмосферу и океаны, планета обрекла себя. Изучив труды астробиологов Согласия, Артур уже знал то, что понимал и раньше: шансов стать сложной и разумной эта жизнь не имела с самого начала, Марс, хоть и находился в зоне Златовласки [41], не был в зоне Разума. Сложная жизнь требовала не только воды и воздуха. Она требовала условий, которые позволят ей не только выживать, но и тратить ресурсы на созерцание себя и Вселенной, на творчество и науку.
Семь лет после привнесения Согласия всем жителям Земли он трудился президентом. Маленький мальчик, мечтающий о звёздах, плакал в душе увядающего Артура. Его ум становился бледной тенью былого профессора, а некоторые решения, как он сам диагностировал, говорили о приближающемся маразме и склерозе. Неутешительный диагноз для человека, который обещал полететь к звёздам, но так и не слетал. Совесть не позволяла ему воспользоваться приглашениями Кен-Шо и других рас. Было столько достойных, столь же мечтавших об этом. Столько молодых, способных, увидев чудеса, завтра подарить их Земле. Мог ли он отнять мечту у миллиардов чтобы забрать её только себе?
Однако сегодня он осознал, что всё же летит к звёздам. Тау Кита находилась недалеко, двенадцать световых лет, но дразнила его много десятилетий. Возбуждала разум через книги, жгла любопытство через телескоп. А сейчас Уайт мчал туда и уже проделал половину пути. Он так много думал про Зоама Ват Лура и про похищенную Мари Нойманн, что забыл о том, что сейчас он, Артур, мальчишка с телескопом, улыбаясь во все двадцать пять зубов, летит сквозь Вселенную, чтобы увидеть другой мир своими глазами, потрогать лучи чужой звезды, пощуриться в её свете.
– Мсье Де Куман, – робко обратился он к капитану, когда тот вышел из каюты в ответ на его стук, – простите, я понимаю, что сейчас ночь, по крайней мере по нью-йоркскому времени, все спят, и я тут, если не считать охраны, мучаюсь от бессонницы в гордом одиночестве, но не могли бы вы показать мне мир снаружи?
– Конечно, господин Президент, – с сильным французским акцентом ответил бельгиец Рене.
Потолок, пол и стены корабля в ответ на мысленную просьбу своего капитана словно растаяли, и Артур Уайт очутился в открытом космосе. Прыжков через не-пространство не было видно, но мир, который, как ему казалось, движется, выглядел смазанным и покрытым переливами. Незримо, но как