Глава 22
Нью-Йорк. Июль 1927 года
Был влажный, жаркий и абсолютно безветренный вечер. Мэри в свободном белом платье из хлопка с вышивкой абрикосового цвета сидела возле окна, обмахиваясь веером. Немного раньше Эрнест предупредил по телефону, что зайдет к ним, и она помахала ему рукой, когда он появился из-за угла дома. Несмотря на изнуряющую жару, он был в костюме и при галстуке, а на голове красовалась шляпа-котелок. Мэри посмеялась над его подчеркнуто английским видом.
— Ты еще не совсем испекся? — крикнула она другу, поднимавшемуся по ступенькам и коснувшемуся шляпы в знак приветствия Мэри.
— Как кусок жареной свинины, — широко улыбнулся он, когда горничная открыла ему дверь.
— Эрнест, здорово! Что будешь пить? — поприветствовал его Жак. — У Мэри мятный джулеп, а я сижу с vin rouge [10]. — Язык у него заплетался, и Мэри понимала, что он уже пьян, хотя было только начало седьмого. Она вздохнула.
— Мятный джулеп — это, наверное, что-то вкусное. — Эрнест положил свой котелок и попросил у Мэри разрешения снять пиджак. Потом он закатал рукава рубашки и подсел на стул возле хозяйки дома.
Она справилась о Доротее, на что Эрнест ответил, что, к сожалению, ее здоровье все еще оставляет желать лучшего, а потом добавил:
— И в связи с этим у меня для вас есть новость.
Мэри внимательно изучала его. Эрнест был необычно хмур и избегал встречаться с ней взглядом.
— Не томи нас, — подстегнула она друга, а Жак тем временем протянул ему напиток.
Эрнест сделал глоток.
— Думаю, вам известно, что я всегда разрывался между британской и американской сторонами своей личности, — проговорил он. — Недавно со мной связался отец и спросил, не смогу ли я вернуться в Лондон и принять руководство фирмой, чтобы он мог постепенно отойти от дел. Моя сестра Мод тоже в Лондоне и тоже хочет, чтобы я был рядом. Поэтому я ответил, что приплыву в течение нескольких недель, как только всё улажу.
— Ты не можешь уехать! — воскликнул Жак. — С кем мы будем проводить наши турниры по бриджу? Серьезно, топ ami [11], мы будем ужасно по тебе скучать.
Мэри ощутила ком в горле. Ее уже охватывала тоска по Эрнесту.
— А как Доротея относится к переезду? — поинтересовалась она.
Эрнест кашлянул:
— На самом деле Доротея и я… боюсь, мы решили развестись.
Все потрясенно замолчали. В голове Мэри мысли вертелись вихрем. Уоллис была во Франции, по ту же сторону Атлантики, что и Лондон.
— Ты едешь не из-за… — начала говорить она, но осеклась, вспомнив, что не посвящала в это дело Жака.
— Мы уже давно были несчастны в нашем браке, и недавние обострения в наших отношениях оказались непреодолимы. Это будет к лучшему для всех, кого это непосредственно касается, — произнося это, Эрнест разглядывал свои колени и был явно смущен.
— Уоллис сейчас в Европе. Может, вы там случайно встретитесь, йи язвительно сказала Мэри. От одного лишь упоминания имени Уоллис взгляд Эрнеста сделался масленым, и это взбесило Мэри. Первой ее мыслью было: «А как же я?» Эрнест стал ее поверенным с тех самых пор, как она рассказала ему о выкидышах. И до того момента, как Уоллис вломилась между ними, она чувствовала, что может рассказать ему о чем угодно. У них была общая любовь к книгам, и он хорошо влиял на Жака, сдерживая его тягу к спиртному личным примером. Он был ее страховкой, плечом, на которое можно опереться, и просто не мог взять и уехать в Лондон. Она этого не позволит.
Потом в уме Мэри всплыло кое-что, что она до сих пор четко не осознавала: «Если уж он оставляет свою жену, то это должно быть ради меня». Она даже удивилась, когда эта мысль полностью оформилась, насколько очевидной она была. В ее воображаемой жизни Эрнест был ее идеальным мужем, человеком, который приходился ей одновременно другом и любовником. Он спрашивал ее мнение так, как никогда не делал Жак; для него не существовало таких тем, на которые ей не разрешалось говорить; с ним не было беспокойных ночей, когда она лежала без сна, слушая пьяный храп мужа. Порой она представляла себе его лицо, когда они занимались любовью с Жаком, и каждый раз чувствовала укол вины. Но она никогда не думала, что они могут быть вместе, потому что у Эрнеста была Доротея, а теперь Уоллис заворожила его, и он бежит в Европу по ее следу. Та, конечно, будет относиться к нему с презрением, как и ко всем своим поклонникам. Она вырвет его сердце, бросит на пол и наступит каблуком.
— Я считала тебя джентльменом в большей степени, — резко сказала Мэри. — Но, полагаю, ошибалась.
— Мэри! — с упреком воскликнул Жак. — То, что происходит у Эрнеста с женой, не нашего ума дело.
— Просто меня удивляет, насколько легко его оказалось провести, — продолжала она, понимая, что Жак понятия не имеет, о чем она говорит. — Вы, мужчины, бываете такими наивными.
— Эй, а что я такого сделал? — вскричал Жак, а весь вид Эрнеста говорил о том, что тот готов был провалиться сквозь землю.
— Ты меня разочаровал и низко пал в моих глазах, — сказала Мэри Эрнесту, а он в ответ пробормотал что-то похожее на извинение.
— Кто-нибудь мне скажет, что происходит? — спросил Жак.
Мэри встала.
— Пусть Эрнест тебя просветит, — бросила она. — У меня разболелась голова, и я удаляюсь. Прощайте, мистер Симпсон.
Эрнест поднялся со стула, но Мэри не задержалась, чтобы подать ему руку, а выбежала из комнаты.
Она была так разгневана, что почти рыдала. Почему Уоллис всегда получает то, что хочет? Это просто несправедливо.
Через неделю после отъезда Эрнеста Мэри получила письмо от Уоллис с Лазурного Берега. Они с тетей Бесси подружились с молодым юристом из Филадельфии, который хоть и имел очень степенный вид, на деле оказался выдающимся танцором. Когда он выходил на площадку, все вокруг расступались, чтобы полюбоваться чарльстоном или медленным фокстротом в его исполнении. Также она упоминала в своем письме весьма занятного ирландца, развлекавшего их за ужином. По всему было ясно, что она не держится за Эрнеста. Мэри порвала письмо на мелкие кусочки и бросила в пепельницу.
* * *
25 октября на первой полосе газеты «Нью-Йорк таймс» напечатали