Беляев посмотрел на внимательно слушавшего его Экштейна и взволнованно продолжил:
– Поверьте уже достаточно пожившему на свете премудрому пескарю: главное в жизни лишь то, с чем мы остаемся в сердце своем. Что же касается Парагвая, все, что я стараюсь делать, я делаю из чувства признательности к приютившей меня стране. Она позвала нас, ставших бродягами перекати-поле, дала кров, предложила помощь, пусть и скромную, но искреннюю. И мы просто обязаны ответить ей благодарностью! Здесь ни при чем ни Риарт, ни Скенони, ни президент, ни англичане, которые давят на них и будут давить всеми силами. Дело в Парагвае как месте будущего «русского ковчега» и в его гостеприимном народе.
Киане прислушивалась к беседующим, глаза ее блестели, она облизывала языком пересыхающие губы и была само внимание.
– Вот простая представительница чимакоко, – кивнул Беляев на притихшую индианку. – Не сомневайтесь, она чувствует сердцем, о чем мы с вами толкуем. У вас хорошая спутница, голубчик. Постарайтесь оправдать ее любовь к вам.
Судя по тому, как встрепенулась девушка, когда из уст Алебука прозвучало слово «Парагвай», складывалось впечатление, что Киане и впрямь понимает, о чем говорят на незнакомом языке двое северян…
С тех пор каждый вечер, останавливаясь в пятистах-шестистах метрах от будущего ночлега, Беляев вытаскивал из мешка очередную горсть подарков и каждым следующим утром вместе с лейтенантом и Киане возвращался на место «обмена». Не обнаруживая на ветвях даров, он облегченно крестился. В одно из таких возвращений Экштейн тщательно исследовал округу. Несмотря на то что бусы вновь исчезли, почва вокруг осталась девственной.
– Ничего не могу понять, – бормотал он, находя повсюду лишь отпечатки собственных ботинок.
– Морос могут передвигаться по деревьям, ичико, – ответила Киане. – Им совсем не обязательно спускаться на землю.
«Час от часу не легче», – подумал Экштейн.
Он записал в дневнике: «Кажется, мы начинаем привыкать к невидимому сопровождению. Привычка – вообще удивительная вещь. Оказывается, можно свыкнуться и с постоянным присутствием черта за спиной. Во всяком случае, я перестал вскакивать от каждого треска в сельве и даже позволяю себе немного поспать. Не перестаю удивляться Киане. Ее самоотверженность удивительна. Она идет наравне со всеми и помогает мне рубить эти проклятые заросли…»
Гроа, о существовании которой знали только индейцы, не давала расслабиться. Вдоль берега попадались такие топи, что в нескольких местах путешественникам, и без того выбивающимся из сил, пришлось стелить настоящую гать. Работа шла под прицелом скрывавшихся в листве змей и ядовитых пауков. Неутомимые Беляев и Серебряков наладили поставку жердин и валежника, которые Экштейн и Фриман укладывали перед собой прямо по чавкающей жиже. Особо тяжелые бревна перетаскивали при помощи мулов. И тем не менее блокноты в планшете Беляева заполнялись один за другим; карту, поистертую на краях и потемневшую от влаги, отточенный карандаш руководителя экспедиции испещрял все новыми пометками.
Пробы воды в реке не радовали. Колодцы чимакоко остались в стороне, а Гроа несла в себе множество примесей. Приходилось довольствоваться чуть менее мутной водой ручьев, предварительно ее прокипятив, но даже введенная Беляевым драконовская гигиена не спасала путешественников от диареи, ставшей такой же постоянной спутницей путешественников, как и крадущиеся следом дикари.
Люди быстро привыкают к хорошему. Увы, к плохому они привыкают еще быстрее. Каждый член экспедиции отдавал себе отчет, что в любой момент он может повстречаться с аспидом или наступить на незаметного в болотной траве древолаза. Никто не был застрахован от нападения ягуара или пумы. Как справедливо говаривал сержант Эскадо – в сельве врагом является и безобидный с виду муравьед. Действующее на нервы Экштейна ощущение, что рядом постоянно присутствуют существа, готовые сотворить из него и из его товарищей бифштексы, заметно притупилось. Тем более что Иван Тимофеевич не собирался жадничать – мешок с бусами и зеркальцами опустел уже на четверть.
Быт искателей озера не отличался изысканностью, однако все четверо старались не опускаться. Представитель туманного Альбиона имел в своем рюкзаке место для помазка, станка, качественных немецких бритв и находил время для тщательного отскабливания подбородка. При этом бакенбарды британца, и в начале пути довольно внушительные, превратились в настоящую львиную гриву, делавшую физиономию сэра Френсиса довольно комичной. У Экштейна отросла угольного цвета борода: уже несколько раз Александр Георгиевич придавал ей «божеский вид» при помощи зеркальца и походных ножниц. Алебук также не чуждался зеркальца, протирая лицо от укусов москитов смоченным в коньяке носовым платком. Серебряков не упускал случая по утрам и вечерам обтираться мокрым полотенцем. Кожа всех четырех мужчин почернела, во многих местах ее исполосовали ссадины. Качественные ботинки, отобранные Алебуком на армейских складах, еще держались, им не уступала в прочности и шнурованная обувь опытного англичанина, но остальная одежда, несмотря на добросовестные попытки содержать ее в порядке, «разъезжалась» на глазах. Особо страдала папаха, верой и правдой служившая Серебрякову еще с Первой мировой. За какой-то месяц, проведенный в джунглях, реликвия обтрепалась, разлохматилась, мех уныло свисал с ее боков – и без того хмурый казак стал походить в ней на лешего. Не раз и не два, натыкаясь на взгляд упрямо не снимающего головной убор монархиста, Экштейн отворачивался, не в силах сдержать улыбки.
Что касается индианки, весь наряд которой состоял из пояска с мешочком, то к наготе Киане участники похода, включая постоянно ворчащего на «нехристей» казака, быстро привыкли. Способность возлюбленной Экштейна находить наиболее удобные для прохода места в сельве, радовала Алебука не меньше, чем есаула радовали его неприхотливые животины. Серебряков постоянно осматривал и ощупывал оставшихся мулов, выказывая настоящий страх, когда ему казалось, что их дыхание становится учащенным. Опасения не были беспочвенными: его подопечным приходилось жить впроголодь. Выносливость тягловой силы падала, мулы на глазах худели. Но беда пришла, откуда не ждали.
Мистер Фриман тормозит движение
Очередным утром, когда Беляев и сопровождающие его Экштейн с Киане вернулись в лагерь, казак, уже подготовивший животных к переходу, встретил их с еще более хмурым, чем обычно, выражением лица. Предвосхищая вопрос, он кивнул в сторону гамака, в котором почивал англичанин. Обычно сэр Френсис вскакивал раньше остальных, усердно занимаясь гимнастикой и грея себе воду для бритья.
– Все в порядке, – хрипло ответил на вопрос Ивана Тимофеевича