Чтобы сообщить о кандидатуре на звание праведника, необходимо для начала прислать в Яд Вашем рассказ спасенного или других свидетелей о факте или попытке спасения (то есть все начинается с известности на местном уровне), затем требуются документальные подтверждения участия «спасителя» (само слово, используемое Яд Вашем, созвучно с христианским). Другими словами, весь механизм основывается на принципе «героической добродетели» праведника-нееврея, который, не имея никакого личного интереса или выгоды, рискуя собственной жизнью, спасает жизнь одного или нескольких евреев [473].
В процедуре признания праведником имеются некоторые спорные моменты, еще в 2013 году замеченные Луццатто: «Философия Яд Вашем строится вокруг идеи если не прямого чуда, то хотя бы спасителя», тогда как для исторической точности необходимо говорить о том, что «для спасения евреев чаще всего было недостаточно вмешательства отдельной выдающейся личности и требовалось сотрудничество нескольких обычных человек. Поэтому, благодаря в том числе и работе французских исследователей, историография теперь стремится восстанавливать истории праведников с учетом их сети».
И снова Луццатто: «Образ праведника акцентуализируется. Это видно на примерах из книги Энрико Деальо “Банальность добра” о Перласке и фильма Стивена Спилберга о Шиндлере. Но в оккупированной нацистами Европе вряд ли было возможно спасать евреев, действуя в полном одиночестве и совершая чудеса, достойные святого» [474].
Это, бесспорно, правда. Все названные выше спасители, используя собственное привилегированное положение, могли так или иначе рассчитывать на незаметную и чудесную «сеть» помощников — поэтому даже к свидетельству Леви стоит подходить критически. Именно этого Яд Вашем (в лице Мордехая Палдиэля [475]) и потребовал от Энджер еще в 1995–1996 годах [476]. А ведь туринский химик Примо Леви оставил мало места для сомнений — он рассказывал о пережитом в художественных произведениях и не раз повторял: «Тем, что я сейчас жив, я обязан Лоренцо» [477].
По убеждению Леви, история всегда зависит от множества факторов [478]. Если рассматривать причины его спасения, то без ответа останется вопрос, почему столь незначителен след Лоренцо в памяти общества и Холокосте, ставшем глобальным наследием [479]. Почему мы так мало знаем о Лоренцо?
Вероятнее всего, потому, что множество людей — мужчины в униформе, промышленники, дипломаты [480], образованные и с «положением», — во всех приведенных историях сразу же привлекали к себе внимание мировой общественности (как случилось с Валленбергом, пропавшем в 1945 году). Им посвящали фильмы и книги, сразу становившиеся популярными. Из участников реальной истории они превращались в героев легенд.
Ради защиты спасенных людей иногда приходилось уничтожать доказательства роли спасителей. Звартендейк сжег список 2139 евреев, которым выдал поддельную визу [481], «чтобы все бумаги до последнего клочка превратились в пепел», как пишет Броккен [482]. Но позже спасители нередко сами прерывали молчание.
Перласка передал дневник тем, кто мог бы его опубликовать, — но ждать пришлось более 40 лет [483]. Юкико Сугихара, жена японского консула, после смерти мужа [484] издала его мемуары. Так же поступила Эмили Шиндлер после выхода фильма Спилберга [485]. Карски выпустил книгу [486] тиражом 360 тысяч экземпляров уже в последний год войны — в декабре 1944-го [487].
Еще один пример — обличительная книга Шрёдера «Без отчизны в открытом море» (Heimatlos auf hoher See). Она была написана в 1949 году по горячим следам и теперь является библиографической редкостью. Я случайно отыскал ее в одном антикварном магазине около десяти лет назад и несколько раз безуспешно пытался перевести [488].
В Италии с момента окончания войны «никого не интересовало, что делали побежденные», писал Энрико Деальо [489]. Полуграмотный Лоренцо из Бурге вряд ли мог у кого-то вызывать интерес. Каменщик вращался в среде таких же, как он, — жестянщиков и мусорщиков, чья жизнь состояла из драк в «Пигере» и яростно поглощаемых литров вина.
Мы знаем, что, вырвавшись из муравейника под названием «Суисс» [490], Лоренцо никогда никому не рассказывал о пережитом [491]. Его поведение можно описать словами дочери графа Ромера [492] о мотивах ее отца: «Помощь тем, кто в этом нуждался, была для него первым принципом, которого следовало придерживаться, а производить впечатление на других — последним» [493].
Ни в коем случае не умаляя поступков всех здесь перечисленных, я все же хотел бы подчеркнуть: выражение «протянуть руку помощи» даже в малой степени не отражает того, что Лоренцо сделал в те месяцы для Примо в Моновице. Ведь там речь шла не о письмах в защиту или визах для тысяч человек и не об организации укрытия или разработке плана побега — о выживании в месте, где и сами «вольнонаемные» рабочие каждый день буквально рисковали протянуть ноги [494].
Я только сейчас понял, что пытаюсь свести в луч отдельные проблески света. Возможно, на Лоренцо повлияла общая атмосфера — он находился в двух шагах от эпицентра уничтожения евреев Западной Европы. Все-таки большая часть историй спасения, о которых мы знаем, происходила вдали от этого ада.
Разумеется, были исключения. К примеру, британский солдат Чарльз Кауард [495], [496], «Граф Аушвиц», помог бежать сотням заключенных именно из Моновица. Этому праведнику мира Джон Касл посвятил ставшую бестселлером книгу «Пароль — мужество» (The Password Is Courage, 1963) [497].
Или польская медсестра Ирена Сендлер [498] (Кшижановская), которая спасла тысячи еврейских детей из Варшавского гетто (в 1965 году признана праведником народов мира; ей посвящены два фильма [499], [500]).
Когда я пишу «вдали от ада», то подразумеваю, что Будапешт или Краков в случае Джорджо Перласки или Оскара Шиндлера по факту были сборными пунктами для депортации евреев — в этих городах шла охота на людей и случались неизбирательные внесудебные расстрелы. (Сегодня на фабрике Шиндлера создан потрясающей музей, в котором я побывал десятки раз.)
Прочие истории происходили в Атлантике (случай Шрёдера); в нейтральной Швейцарии (Грюнингер, конец 1930-х) — здесь даже раньше, чем началось массовое уничтожения евреев в Европе. А еще — между крайними западными точками расширившегося в 1940-х Советского Союза и Тихим океаном, как писал Броккен. Все эти истории разворачивались до 1941 года и вдали от Vernichtungslager — лагерей смерти, мест массового уничтожения евреев в Европе, и от кромешной, смоляной тьмы. О ней Леви написал непревзойденные, на мой взгляд, строки, в свое время вызвавшие большой резонанс [501].
В то время были и другие цвета — не только черный [502]; однако мало кто из находившихся за колючей проволокой обращал на них внимание. Там, где не виднелось ни одной постройки цивилизованного мира, не мечтали о Швейцарии и уж тем более о море. Находясь