В 1937 году Эжен Фрейсине, прославившийся мостами и ангарами из предварительно напряженного железобетона, проектирует для Всемирной выставки «Маяк мира» — башню высотой 700 метров. Новый символ Парижа будет в два с лишним раза выше Эйфелевой башни, но главное даже не то, что на отметке 500 метров расположится ресторан на 2000 человек, а то, что под ним — гараж на 500 машин, куда вокруг башни по спирали ведет двухполосная рампа! Дорогой проект (2,5 млн долларов) не был реализован. В 1931 году архитектор Сергей Васильковский, сосланный в Усть-Вым, строит дорогу на Ухту (где надеялись найти нефть) и проектирует на трассе новаторский мост, где «применен метод Фрейсине» [98], как пишет его сын Владимир. Наконец, в начале 1960-х годов уже Васильковский-младший возводит в Ленинграде телебашню, о которой инженер М. Александрова напишет так: «Построенная несколько позже Токийской, наша ленинградская отличается от Эйфелевой и Токийской не только очевидными эстетическими достоинствами, но и весьма высокой экономичностью: она легче Эйфелевой более чем в шесть раз!» [99]
Э. Фрейсине. Проект «Маяка мира» в Париже. 1937
➧В этой крохотной цитате есть советская гордость и петербургское предубеждение (а также чувства, заметно затмевающие разум). Во-первых, извечное сомнение в том, что вертикали нужны Ленинграду: в нем не говорится, что башня на 4 метра выше Эйфелевой (хотя в честолюбивую «гонку небоскребов» Советский Союз бросился еще со Дворцом советов). Во-вторых, характерная для советской печати гордыня: может, в мире чистогана что-то выше и больше, но зато у нас красивее (при этом последнее утверждение никак не доказывается). Наконец, это еще и очень специфическое советское понимание экономии: да, металла на башню пошло меньше, но при этом не учитывается, что производились конструкции на Днепропетровском заводе (а лифты — на Карачаровском в Москве), то есть требовали долгой транспортировки к месту назначения.
➧Облегчение башни было не столько задачей экономии, сколько проблемой места: в заболоченный берег Аптекарского острова пришлось вбить 250 железобетонных свай длиной 24 метра, а по ним залить еще 1500 куб. м бетона ростверка. Забавно, что эти огромные цифры озвучиваются в победных реляциях не менее гордо, чем цифры экономии: башня действительно весила всего 1200 тонн, тогда как Эйфелева — 7000. При этом сравнение с парижской красоткой не вполне релевантно: та все-таки собиралась из клепаного проката, а наша варилась из пустотелых стержней. При этом сначала стержни все-таки скрепляли болтовыми соединениями (уже совсем без болтов в 1973 году будет собрана Киевская телебашня), а только потом приваривали — в результате монтировали башню почти два года. А испустила она свой первый сигнал 23 февраля 1963 года.
Разрез по верхней секции
Башня в процессе монтажа
➧Сравнение же с Токийской башней, возводившейся в те же годы, еще обиднее. Бурно возрождающаяся Япония смело брала у мира все лучшее, но также смело это модифицировала. Взяв за основу силуэт Эйфелевой башни, но выполнив его в более тонких конструкциях, архитектор Татю Найто получил элегантную ажурную вещь, а, покрасив ее в красный и белый цвета, ловко скрыл мощный ствол. Навершие же башни позаимствовано у Эмпайр-стейт-билдинга — и этим ловким сопряжением двух самых высоких сооружений мира можно только восхититься. Но советские архитекторы не могли позволить себе такого беспринципного космополитизма, а в качестве локального образца была только Шуховская башня. Но та не имеет никакой начинки и может рисовать в небе красивые узоры, так удачно легшие в объектив Александра Родченко.
Телебашня в Токио. 1957
К. Мельников. Конкурсный проект памятника Христофору Колумбу в Санто-Доминго. 1931
➧Здесь же функционал был гораздо серьезнее — его оформление и вызвало основные нарекания. И в первую очередь — уширение, расположенное на высоте 187–200 метров, где разместились машинное отделение и служебные помещения. Такие уширения есть почти во всех телебашнях, но его форма — перевернутая пирамида («рюмка» или «стакан», как фамильярно называли ее инженеры) — как бы тормозила или даже опрокидывала смелый взлет башни. Впрочем, это вопрос восприятия, примерно как стакан, который наполовину то ли полон, то ли пуст. Так, похожая рюмка в мельниковском проекте памятника Колумбу (1931) новаторски рвется ввысь, а Андрею Иконникову кажется, что башня «не очень органично вошла в силуэт города именно из-за предвзятого „традиционализма“ композиции. Башня усложнена и измельчена (не без оглядки на такое сооружение, как Эйфелева башня) и очень проигрывает из-за этого при сравнении с лаконичной смелостью силуэтов шпилей Адмиралтейства и Петропавловского собора» [100].
➧Это сравнение сложного технического организма со шпилями так же некорректно, как и предыдущие сопоставления, но весь этот ворох натяжек лишь отражает ту мечту о чем-то новом и прекрасном, что, наконец, затмит все ужасы войны, блокады, репрессий — и ответом на что у Хрущёва был космос. И пронзающая облака башня ему, казалось, должна бы соответствовать, и так же объединять советский народ гордостью за покорение неба. Поэтому досаду вызвал тот факт, что башню, невзирая на ее рост, не отовсюду видно — что формулировалось как ошибочный выбор места: «Не учли ее градообразующей роли… построена на узком прибрежном участке, не имеющем перспектив развития, в окружении случайной застройки» [101].
В. Вильнер. Строительство моста. 1974
➧Изначально башню действительно думали строить в другом месте — но тоже без особых «перспектив развития» и посреди «случайной застройки» — на том же участке, где строился телецентр и где уже стояла первая ленинградская телевышка высотой 121 метр, построенная в 1938 году. Но там места не хватало — и новую башню поставили в 660 метрах, однако так, чтобы в кадр с телецентром она бы все же попадала. То есть один ансамбль был продуман — и его вполне хватило, чтобы создать медийный образ. Другие же ансамбли казалось важнее не испортить. Поэтому башня предельно прозрачна, легка и воздушна. Впрочем, тогда телебашни и не мыслились как шедевры архитектуры, а это вообще была первая в СССР телебашня — не телевышка, как прежде.
➧Это уже потом города почувствуют за телебашнями шанс для создания знаковых сооружений (а также и коммерческий потенциал, эксплуатирующий извечную страсть людей забраться куда повыше) и начнут изощряться