Галерея
➧Правда, сначала Жука отправили в Москву — изучать правительственные дачи на Воробьёвых горах. «Посмотрев дома руководителей страны, я понял, что от меня требуется, но копировать интерьеры не стал: железные кровати с никелированными „пампушками“, какие-то яркие плюшевые гардины, обтянутые таким же плюшем стулья…» [198] Тем не менее, власть доверилась зодчему и тот «сумел без подражательств и повторений исторических приемов достичь атмосферы дворцового характера» [199]. Жук дневал и ночевал в бытовке (разрываясь между «К-2» и другой своей стройкой — БКЗ {17}), по собственной инициативе отправился к Борису Пиотровскому в Эрмитаж (выпрашивать те самые гобелены), а потом еще и к директору Русского музея Василию Пушкарёву — за ампирными светильниками. Мудрый Жук понимал, что потрафит таким образом заказчику, любящему антиквариат, но, включая в современный интерьер старинные предметы, еще и достигал этим контрастом большей остроты архитектуры. Потому что при всех имеющихся цитатах (а отчасти и поэтому) ее сложно назвать выдающейся.
План
Музыкальная гостиная
➧Вытянутый параллелепипед со скругленным торцом (в нем — кухня) спокойно лежит на земле. Линейную планировку отражает равномерный шаг столбов по фасаду первого этажа, а интимность второго подчеркивают не высокие, но широкие окна номеров. Впрочем, с другого берега может показаться, что объем не лежит, а парит (что и придает ему сходство с виллой Савой): пространство между опорами сплошь остеклено. Та же история и со вторым этажом, что порядком озадачило конструкторов: «Стеклянный оконный пояс отрезает верхний пояс от кирпичной кладки. Кроме верхних импостов в конструкции ничего нет. В середине здания в качестве опор имеется возможность основания на стенах и кое-где имеются места, где можно поставить стойки» [200].
➧Самым же интересным решением стала галерея, полностью открытая в природу. Жук мечтал, чтобы ее витражи летом поднимались, чего, конечно, сделать не дали, но и без этого новизна типологии породила много проблем. Учитывая, что в здании всего два этажа, разводку канализации поначалу сделали горизонтальной, но при этом апартаментов было много, каждому полагался отдельный санузел, и вдруг стало ясно, что отходы жизнедеятельности будут шуметь в перекрытии над головами задержавшихся на первом этаже… Пришлось канализацию переделывать на вертикальную, что тоже было непросто, поскольку нижний этаж был поделен на меньшее количество помещений, а значит, и поперечных стен, куда можно было бы спрятать стояки, было недостаточно…
➧Обсуждал эту проблему специально созванный экспертный совет, один из членов которого строго сказал: «Пусть правительственная дача, но архитекторы, планируя ее внутреннее решение, должны были учитывать и конструктивные требования. Очевидно, этого не было сделано» [201]. Знал бы эксперт, какими темпами шел процесс (стройка началась одновременно с проектированием), а тут еще здание потребовали сдать раньше срока — к юбилею Великого Октября. Понимая, что отделку в номерах сделать просто не успеют, Жук решил затянуть все стены штофом (чем заодно подыграть «барскому» гену в начальниках). Штоф, правда, Ленинград давно не заказывал, и пришлось помощнице Жука ехать в Павлов Посад и на месте уламывать тамошнее руководство…
➧Учитывая такое редкое для советской архитектуры внимание к отделочным материалам, с одной стороны, а с другой — простоту и чистоту пространственных решений, соблазнительно назвать резиденцию первым образцом советского минимализма. Конечно, это были не совсем те дорогие материалы, из которых минимализму полагается быть: мрамор тут, например, искусственный. Но зато, когда объекту открыли валютную линию, Жук начал заказывать дерево в Финляндии — как всю мебель, так и высокие внутренние двери, фанерованные карельской березой. И тут обнаружился подлинный вдохновитель здания — не Мис и не Корбюзье, а Алвар Аалто. В 1957 году с Выборга сняли штамп «закрытого города», и его библиотека (1935) стала объектом паломничества для ленинградских архитекторов. С ней у резиденции много общего: два этажа основного объема, светлый цвет, ленты окон, пропорции фасада, прозрачный входной тамбур, свет, идущий через круги в потолке. А лестница, чертящая зигзаг за витражом библиотеки, обнаруживается на торцевом фасаде виллы.
Холл 2-го этажа. Фото А. Жука. 1967
➧Впрочем, под это описание легко подойдут виллы Вайсенхофа или Брно, а за зданиями Аалто и Жука было и кое-что иное — тихое сопротивление глобализму модернизма. И если для Аалто это была приверженность месту, родной природе и традициям, то в случае Жука это было противостояние Москве. «Давая относительную свободу республикам, — пишет архитектурный критик Владимир Фролов, — Москва, несомненно, покупала таким способом их лояльность. В определенной мере в эту систему „универсалистский центр — регионалистская периферия“ укладывается и Ленинград. Здесь тоже существовала собственная архитектурная школа с сильными неоклассическими традициями. Их соблюдение, несмотря на модернизационные директивы сверху, было для местных архитекторов способом защитить независимость города так же, как это происходило в союзных республиках» [202].
А. Аалто. Библиотека в Выборге. 1935
➧Но в новые времена самобытность перестала окупаться. Управление гостиничного хозяйства администрации города учредило ООО «Каменноостровский комплекс», которому и передала виллу в аренду [203]. И она стала доступна каждому за 3 тысячи долларов в сутки. Ну а в качестве пиар-хода в 2004 году здесь сыграли две громкие свадьбы: сначала — сына Валентины Матвиенко, а через неделю — Германа Грефа. «Резиденция отличается неприступным забором, строжайшей охраной и „советским“ интерьером» [204], — писали в отчете о свадьбе Грефа «Известия». Тогда казалось, что шлейф секретной правительственной резиденции работает. Но как только вилла вышла на рынок, выяснилось, что новым клиентам не мил «советский» интерьер, и новые управляющие решили извести его под корень. Не осталось ничего, даже «девушка без весла» куда-то испарилась (гобелены же вернулись в запасники Эрмитажа).
➧И если Жук бежал впереди паровоза, то архитектор Феликс Романовский изогнулся под заказчика по полной программе. Оправдывая свое злодеяние, он вспоминал, как в 1967 году, работая в мастерской Сперанского, оказался здесь на экскурсии «с надеждой увидеть шедевр», но был «разочарован: рядовая советская архитектура» [205]. Когда