Во-первых, Петр I гениально понял и почувствовал связь развлечения и просвещения. Большинство петровских праздников несло на себе серьезную идеологическую нагрузку: в аллегорической и зрелищной форме прославлялись военные победы и успехи в государственном устроительстве. Но значимость отмечаемого события не только не отменяла, а, напротив, предполагала веселье и радость по этому поводу. Отсюда повышенное внимание к режиссуре массовых уличных празднеств.
Во-вторых, насаждаемая Петром развлекательная культура была явно направлена на разрушение традиционных в России запретов и табу: запрета на появление женщин в публичных местах, табу на инициативный выбор женщиной мужчины и т. п. Не случайно менуэт на протяжении всего восемнадцатого века был «белым танцем». Все эти новшества, как известно, вызвали сопротивление традиционалистов, но касались исключительно правящего просвещенного слоя, нацеленного на земные радости. В толщу народной жизни они проникали мало и оценивались там преимущественно негативно, в качестве барской забавы. Отсюда понятно то сложившееся устойчивое отношение к развлекательной культуре как к чужой, навязанной Западом, оценка ее как своеобразной «контркультуры», не отвечающей традиционным российским установлениям. Такое настороженное отношение проходит через всю нашу историю, а в снятом виде присутствует и сегодня.
Внедряя западную модель, Петр руководствовался соображениями прагматическими: необходимостью модернизации экономики и армии, государственного управления. Тогда, как и сегодня, проводимая модернизация требовала кадрового обеспечения. Востребованными оказались инициативные, независимые люди, способные справиться с грандиозными нестандартными задачами. Приватные праздники, или, как говорили при Петре, приватные съезды, как ничто другое отвечали задачам раскрепощения личности. Любительские спектакли, музицирование, шахматные партии, всевозможные хобби, даже попойки и курение табака – все это служило утверждению самодостаточности частной жизни, создавало своеобразные зоны раскрепощения личности, неизбежно пересекавшиеся с секторами просвещения. Даже когда государство, решив свои утилитарные задачи, стремилось к известным ограничениям, оно уже было не в состоянии осуществлять тотальный контроль частной жизни своих подданных, поскольку семена высвобождения личности и культа индивидуальной свободы были посеяны и не могли не дать своих всходов. «Свобода, мать увеселенья» [85], – писал в конце восемнадцатого века Иван Долгорукий. Нерасторжимая связь свободы и развлечения – предмет пристального внимания педагогов и одновременно источник их повышенной настороженности. Но, вопреки многообразным и порою не лишенным основания опасениям, следует признать: осознанное привнесение в школу достойных образцов развлекательной культуры – один из путей воспитания к свободе.
В связи со сказанным становится очевидным, почему приватный характер развлечений усиливается в эпохи усиления бюрократического нажима государства, когда в ответ на бесцеремонное вмешательство в свою жизнь люди пытаются создать свой замкнутый внутренний мир. «Театрализация и ритуализация быта, игровое начало как элемент бессознательного жизнеустроительства, культ Бахуса – все это в разные периоды отечественной истории обретало специфические черты и свою мотивацию. В рамках молодежной культуры, например, дух студенческой корпоративности (братства), самодеятельные песни, розыгрыши, бытовая буффонада и пародии, шуточные ритуалы, делавшие ее носителей актерами в театре жизни, – в какие-то исторические отрезки актуализировали совместное празднование бунта против отцов, в какие-то моменты внутренней эмиграции, бегства от официальных стандартов и тотальной коллективности (в границах кружка, компании, домашнего сообщества), – пишет М. В. Юнисов, анализируя мироощущения членов литературного общества „Арзамас“, куда входили А. С. Пушкин и многие будущие декабристы, противопоставлявшие свой светлый и радостный космос – мрачному и унылому хаосу. – Именно смех служил в „Арзамасе“ средством „утверждения значимых для его членов ценностей и одновременно формой защиты их: защиты от литературных врагов и, что особенно важно, – от самих себя. Смех позволял оставаться в пределах литературного мира, смех проводил границу между литературой и „существенностью“, между игрой в утопию и собственно утопией, соблазном воплотить в жизнь невоплотимое“. <…> „Арзамас“ же напомнил, что „русская культура всегда втайне тосковала по умению превращать трагедию в водевиль, танцевать на узеньком мостике, перекинутом через пропасть, и увлеченно играть в мяч накануне конца света. Так труженик-разночинец, порой сам себе в этом не сознаваясь, тоскует по вызывающе бесполезной – и оттого мучительно желанной – аристократической легкости“» [86], – пишет М. В. Юнисов, цитируя в свою очередь О. Проскурина. Не будучи специалистом, не рискну солидаризироваться с последним высказыванием о тайной тоске русской культуры по легкости. Хотя как иначе расценить горькое замечание А. С. Пушкина, вынесенное в эпиграф к этому разделу: «От ямщика до первого поэта, мы все поем уныло». Но педагогически ценным здесь представляется следующее.
Как показывает вековой опыт, противостояние мрачному и унылому хаосу, видимому абсурду жизни по большому счету зиждется на глубоком, сокровенном религиозном чувстве. Но от юности трудно и неправомерно требовать немедленного и безоговорочного постижения высот человеческого духа. Поэтому своеобразной промежуточной подготовительной задачей является сохранение у молодого человека пространства внутренней свободы, которое позволит ему в будущем добровольно и непринужденно найти свой собственный выход из хаоса. Даже самое демократическое государство и идеальная школа не исключают из поведенческого репертуара подростков бунта против отцов и бегства от официальных общепринятых стандартов. На память приходит известное изречение: «Тот, кто в молодости не был революционером, не имеет сердца, но тот, кто в зрелые годы не стал консерватором, не имеет ума!» Но, как показывает история, бунт все-таки лучше совместно праздновать, нежели осуществлять на деле. Так игровое начало в педагогике одновременно решает сразу две задачи: помогает молодому человеку по возможности бесконфликтно сохранять пространство внутренней свободы как базис будущего развития и удерживать светлый радостный космос как альтернативу мрачному хаосу.
Разумеется, дух школьной или студенческой корпоративности и сопутствующие ему элементы бессознательного, радостного жизнестроительства, такие как самодеятельные песни, розыгрыши, шутливые ритуалы и т. п. – лишь временное прибежище от житейских бурь и треволнений. В этом смысле пушкинская оценка своего учебного заведения: «Нам целый мир чужбина; отечество нам Царское Село» – не более чем метафора. Но никто и не утверждает обратного. Игровое начало, смех проводят четкую границу между симпатичной, согревающей душу утопией и соблазном воплотить в жизнь невоплотимое; что в нашем случае означает тщетную, заведомо обреченную на неудачу попытку построить свои отношения с миром только и исключительно в игровом ключе. Так игра в своем обнаженном, предельном проявлении лишь подчеркивает серьезную, нешуточную ткань жизни. Тем более она необходима в школе.
В своем известном труде «Homo ludens. Человек