Следующие полчаса прошли как в тумане. Медик, невысокий лысеющий мужчина с въевшимся запахом антисептика, работал молча и эффективно. Его руки двигались как механизм — быстро, точно, без лишних движений. Холодные пальцы ощупывали мои рёбра, вызывая вспышки боли.
— Трещина, — констатировал он, нажимая на особенно болезненную точку. — Две. Серьёзного смещения нет, но месяц придётся поберечься.
Обычно процедура наложения повязки на рёбра — это особый сорт боли, но медик работал так профессионально, что я почти не чувствовал дискомфорта, только лёгкое давление и тугую фиксацию. Он явно привык латать бойцов после жестоких поединков.
— Бровь придётся зашивать, — продолжил он, осматривая рассечение. — Терпеть умеешь?
Я кивнул, и он достал тонкую изогнутую иглу и шёлковую нить. Первый укол заставил меня стиснуть зубы, но я не издал ни звука. Годы выживания в трущобах научили молча переносить боль.
Пока медик работал, я наблюдал за ним из-под полуприкрытых век. Его руки были покрыты старыми шрамами — профессиональными, как у бойца или военного. Интересно, кем он был раньше? И как оказался здесь, в подпольном клубе Никонова?
— Готово, — наконец сказал он, отступая на шаг. — Швы снимешь через неделю. Если, конечно, доживёшь.
Это прозвучало не как угроза, а скорее как констатация факта — равнодушное наблюдение человека, повидавшего слишком много.
— Что это значит? — спросил я, нахмурившись.
Медик пожал плечами, убирая инструменты.
— Никонов заинтересовался тобой. Для многих это билет в счастливое будущее, но есть и те, кто… просто бесследно пропадает. — Он помолчал, затем добавил: — Хозяин любит необычные экспонаты для своей коллекции.
Я хотел расспросить его подробнее, но он уже отвернулся, демонстративно занявшись уборкой. Разговор был окончен.
После душа я чувствовал себя немного лучше. Вода смыла кровь и пот, но не мог смыть неприятного ощущения, что я упускаю что-то важное. И где, мать ее, Кристи⁈
Когда я наконец поднялся в кабинет Никонова, мысли о Кристи отошли на второй план. Пришло время решать более насущные проблемы, а остальное пока что подождет.
Никонов стоял у панорамного окна спиной ко мне, рассматривая огни ночного порта. На столе перед ним лежал пухлый конверт, а рядом — бутылка коллекционного виски и два хрустальных стакана.
— Присаживайся, — сказал он, не оборачиваясь. — Выпьешь?
— Нет, спасибо, — ответил я, опускаясь в мягкое кресло.
Каждое движение отзывалось болью — ребро точно треснуло, бровь рассечена, костяшки пальцев разбиты. Медик в раздевалке залатал меня как мог, но полноценное лечение требовало времени. Либо сеанс у высококлассного целителя. Но откуда ему взяться в такой дыре, как Ржавый Порт⁈
Наконец Никонов повернулся, окинул меня внимательным взглядом и кивнул, словно подтверждая какие-то свои мысли. Затем налил себе виски, сделал небольшой глоток и сел напротив.
— Впечатляющий бой, — начал он, неторопливо поворачиваясь ко мне. — Особенно финал. Знаешь, Вихрь ещё никогда не проигрывал, ни разу за всю свою карьеру. А ты его не просто победил, ты его буквально уничтожил. Полностью сломал, как физически, так и морально. Это… заслуживает уважения.
В его голосе не было осуждения, скорее профессиональное одобрение человека, который ценит хорошо выполненную работу, какой бы жестокой она ни была.
— Ты хотел хорошее шоу, и я его обеспечил, — ответил я, стараясь звучать уверенно, хотя внутри всё еще бурлило от адреналина. — Как насчёт моего гонорара?
Никонов удовлетворённо усмехнулся и плавным движением подвинул ко мне лежавший на столе конверт. Было в этом жесте что-то покровительственное, словно кормишь с руки дикого зверя.
— Десять тысяч золотом, как мы и договаривались. Плюс небольшая премия за особенно эффектную победу, — произнес он, отпивая ещё виски и наблюдая за моей реакцией. — Впрочем, мы оба понимаем, что деньги в нашем деле далеко не главное, верно?
Я не ответил, просто положил руку на конверт. Тяжёлый. С такой суммой мы с Кристи могли бы добраться до любого края Империи и даже за её пределы. Теперь мы точно сможем начать новую жизнь с новыми документами.
— Знаешь, что меня больше всего поразило в твоей победе? — продолжил Никонов, изучая меня поверх стакана. — Не сила удара. Не выносливость. Даже не ментальное воздействие, которым ты так эффектно закончил бой. — Он сделал паузу. — Меня поразила техника. Твоя боевая стойка, позиция рук, движение корпуса.
Он говорил медленно, смакуя каждое слово, словно давая мне время осознать, к чему он клонит. Игра кошки с мышью, где мышь должна понять, что её загоняют в угол, ещё до того, как увидит тупик.
Его глаза неотрывно следили за моей реакцией.
— Знаешь, техника высокородных очень узнаваема для тех, кто знает, на что смотреть, — произнёс он негромко.
Я похолодел, но постарался сохранить безразличное выражение лица. Гаррет учил меня: лицо бойца — это его щит. Не важно, что творится внутри, наружу должно проступать только то, что ты сам решишь показать.
— Не понимаю, о чём вы говорите, — ответил я. — Я научился драться на улицах.
Никонов улыбнулся — так улыбается взрослый, поймавший ребёнка на очевидной лжи.
— Конечно, на улицах. — Он кивнул с показной серьёзностью, затем его тон изменился: — А ещё на улицах учат распознавать моменты концентрации телекинетика и уходить от его атак? Или, может, в подворотнях объясняют, как использовать родовой амулет императорской династии?
Он встал, обошёл стол и остановился прямо передо мной. Его движения были плавными и уверенными, как у хищника, который точно знает, что добыча никуда не денется. Его взгляд стал еще пронзительнее.
— Я видел, как он светился во время боя. Синее сияние проступало через ткань твоей формы при каждой атаке. Такого не бывает у обычных талисманов, даже у редких артефактов Одарённых. Только у родовых амулетов, передающихся по наследству через кровь и имя.
Я молчал, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Никонов знал. Он знал слишком много. Настолько, что даже не задавал вопросов — он утверждал.
Он снова сел, откинувшись в кресле. Выдержав паузу, он взял в руки стакан, покрутил его, рассматривая, как свет играет в янтарной жидкости.
— Тебя зовут не Макс и не Сокол, — произнёс он спокойно. — Ты из аристократического рода, потерявшего всё при перевороте. Возможно, даже из высшей знати, судя по силе амулета. — Его голос стал тише. — И ты бежишь