Сегодняшние «патриоты» немедленно обвинили бы Георгия Эфрона в русофобии. Но он не злорадствует, а, напротив, будучи до глубины души русским человеком («русским парижанином»), говорит об уникальном опыте страданий, объединяющем всех людей. О том же – в горьких строках баллады Высоцкого:
И било солнце в три луча,
На чердаке рассеяно,
На Евдоким Кириллыча
И Гисю Моисеевну.
Она ему: «Как сыновья?» —
«Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья —
Вы тоже пострадавшие!
Вы тоже – пострадавшие,
А значит – обрусевшие:
Мои – без вести павшие,
Твои – безвинно севшие».
И как же быть с так называемым голосом крови? Георгий Эфрон – плоть от плоти русский интеллигент, болеющий за родину душой и потому мужественно замечающий изъяны в ее духовном развитии. Давид Самойлов – еврей, и вот как он относится к своему еврейству:
В сущности, у меня нет народа. Дух еврейства чужд, непонятен и далек мне. По убеждениям я интернационалист, а по духу тоже. И всё же что-то сближает меня с этим народом. И уверен я, что приключись с ним какие-нибудь беды, я не уйду от него и смело приму вместе с моими братьями любое страдание.
И что-то мило мне в этих грустных еврейских песнях, и что-то приятное есть в этом особом еврейском юморе.
Я люблю эти молитвы, которые читает по утрам дедушка, эти легенды, которые слышал в детстве, люблю я и древних седобородых стариков и маленьких суетливых хохлатых человечков. И все-таки далек мне этот народ.
Раздольная волжская песня трогает больше мое сердце, чем унылая и надрывная песнь моего народа. Язык моего народа не мой язык, его дух не мой дух, но его сердце – мое сердце [34].
На мой взгляд, патриотизм и космополитизм – две стороны одной медали, они не противоречат друг другу. Национальное образование – это хорошее образование, сохраняющее свои достижения и интегрирующее в себя достижения других культур.
Уравновешивание патриотизма и космополитизма не имеет ничего общего с фальшивым призывом кота Леопольда к мышам: «Ребята, давайте жить дружно»! Отнюдь. Формула Некрасова «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть» по-прежнему в силе. Истребляющий гуманизм, увы, – не абстрактный термин и требует к себе соответствующего отношения.
Глава 11
Мы вcех заставим Родину любить
Вопрос выбора папы или мамы имеет свою актуальную сторону по сей день. Очевидно, что эффективный рост экономики страны возможен лишь при либеральном рынке, но когда разница между доходами элиты и материальным положением основной массы людей начинает зашкаливать, на смену либералам к власти приходят консерваторы или наоборот. И так каждые пять лет. Крайности уравновешивают друг друга.
Нынешние запутавшиеся в двух соснах педагоги во всем попеременно обвиняют то либералов, то консерваторов. Им есть от чего приходить в негодование.
Итак, урок литературы, тема «Лирика Великой Отечественной войны». В настоящее время учитель принял на себя роль диджея, меняющего один за другим обязательные к использованию материалы МЭШ (московской электронной школы), с помощью которой осуществляется контроль за деятельностью педагога. Он пытается в отведенные ему 90 минут уложиться во все критерии МЦРПО (Межрегиональный центр развития профессиональных компетенций) – вдруг что-то пойдет не по спущенным сверху критериям и это станет для контролирующего ока неминуемым поводом для бичевания! Не всем дано быть «педагогическими соколами» и не всегда это нужно. А с учетом дефицита кадров, сейчас даже «педагогических ужей» не хватает.
На уроке демонстрируют из МЭШ декламацию стихотворения «Враги сожгли родную хату…». Наверное, самое пронзительное по эмоциональной боли описание ужасов войны. А по окончании чтения, когда еще не успели осесть в головах детей последние штрихи безудержного горя солдата…
– А теперь, ребята, викторина на тему лирики Великой Отечественной войны!
Это просто новый век мракобесия какой-то…
Одни педагоги обвиняют в том мракобесов-консерваторов, другие – модернизаторов от образования. На самом же деле мы видим не гармоничное уравновешивание крайностей, а уродливый гибрид, когда методы контроля суперсовременные, а задачи авторитарные. Такой вот получается управленческий гермафродит.
Сегодня в СМИ широко пропагандируется минута поэзии, которая должна прививать любовь к родной словесности, обогащать культуру человека. Дети и взрослые вдохновенно декламируют стихи известных поэтов. И вот девочка-четвероклассница, широко расставив ноги, читает стихотворение Ивана Никитина, в котором есть такие строфы:
Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная!
<…>
Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью…
Стихотворение из учебника литературы четвертого класса. Но тут же возникает вопрос: а что, любить можно только могучую и державную мать? А если мать слабая и больная? На сей счет высказался крупный русский философ В. В. Розанов:
Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша «мать» пьяна, лжет и вся запуталась в грехе,– мы и не должны отходить от нее… Но и это еще не последнее: когда она наконец умрет и, обглоданная евреями, будет являть одни кости – тот будет «русский», кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого. Так да будет… [35]
Примечательно, что это пишет человек, принадлежащий к так называемой русской партии, одновременно бывший почетным председателем одного из региональных отделений Союза русского народа. Как известно, эта организация исповедовала черносотенные монархические взгляды. Но Розанов наотмашь бьет по своим: на его взгляд, «поздние славянофилы были сплошь эпигоны, унылые бездари и неудачники».
Шаблонный патриотизм скорее раздражает, чем назидает. А. И. Пантелеев, на суд которого Лидия Чуковская отправила детскую повесть начинающей писательницы, говорит, что в целом текст неплохой, но зря автор идет на компромиссы и вставляет в него нечто «казенно-патриотическое». А Чуковская ему с грустью отвечает, что «смесь глубоко-человеческого с казенно-патриотическим у нее в душе».
Спустя сто лет тему любви к больной матери разрабатывает поэт Александр Тимофеевский:
Я добегу туда в тревоге
И молча стану,
И мать в канаве у дороги
Увижу пьяной.
Ее глаза увижу злые,
Лицо чужое,
И космы редкие,