К 1950 году такая современная драма почти исчезла, как и жанры “фильма на обломках” и “поэзии на обломках”. В этом году литературная “Группа 47” присудила свою первую премию Гюнтеру Айху. В 1947 году Айх написал “Инвентаризацию”, стихотворение, в котором приравнивал свое “я” к скудным пожиткам военнопленного [5]: “Вот моя фуражка, вот моя шинель, вот моя бритва в суконной тряпице”138. Сейчас, в 1950-м, его чествовали за изменившийся голос его новых стихов, таких как “Франконско-тибетский вишневый сад” [6]. “Из келий монастырских, – начиналось оно, – над вишневым холмом, жилкование в листьях, укрытых дождем”139. Писатели отворачивались от обломков, оставшихся после войны, и убегали в эстетику нездешнего. В начале 1950-х литература, по словам одного критика, стала “чем-то вроде санатория в высших сферах”140.
Нарастающая безнаказанность
Помимо трибуналов по денацификации были еще два дополнительных органа правосудия переходного периода: военные трибуналы союзников и немецкие суды. Здесь судили серьезных преступников и крупных нацистов. Число обвинительных приговоров было крайне мало. За шесть послевоенных десятилетий западногерманские власти расследовали деятельность 172 294 лиц. Обвинения были выдвинуты лишь против 10 % из них. Осуждено было только 6656 человек, большинство – на незначительные сроки. Из 1770 членов Einsatzgruppen наказано было не более дюжины. Ни одного армейского офицера или нацистского судью не осудили за преступления в отношении евреев141.
Эти цифры – полный и окончательный приговор правосудию. В одном только Аушвице работало около 6 тысяч преступников. Все же взгляд с большого расстояния может исказить подробности короткого периода. В первые пять лет после войны усиливались преследования, а не равнодушие. В советском секторе они достигли пика в 1948 году, когда немецкие суды вынесли 4549 приговоров по нацистским преступлениям. В дополнение к этому советские трибуналы в послевоенные годы вынесли приговоры 37 тысячам немцев и австрийцев, из которых 436 человек были казнены. Столь же активны были западногерманские суды, по крайней мере вначале. Между 1945 и 1951 годами они расследовали 17 тысяч преступлений и вынесли 5500 приговоров. Еще 5 тысяч приговоров вынесли военные трибуналы союзников, в том числе 794 смертных, хотя половина этих приговоров будет смягчена. Растущее число обвинений было одним из поводов для разочарования в денацификации. Теперь под судом оказывались не только нацистские боссы, но и рядовые немцы, в том числе за доносы, мародерство и драки с соседями.
Восточная Германия вынесла больше приговоров, чем более обширная Западная, хотя делать прямые сравнения трудно. В западных зонах сходными преступлениями иногда занимались денацификационные трибуналы и специальные суды (Spruchgericht), назначенные британцами для того, чтобы расследовать членство в преступных организациях. На востоке некоторые дела велись по упрощенной процедуре судопроизводства, как, например, в случае печально известного открытого процесса в Вальдхайме, в Саксонии, где одним махом было осуждено 3400 человек, причем некоторые – без доказательств или юридической защиты. И все-таки обе страны шли более или менее в одном русле. Падение началось после 1950 года и было вызвано новой политической реальностью независимости, фокусом на консолидации и реинтеграции любой ценой и возвращением к германскому уголовному кодексу. К 1955–1956 годам число дел по нацистским преступлениям на западе уменьшилось до 276. На востоке же – до одного142.
Если в первые послевоенные годы работа с нацистскими преступлениями и оставалась неидеальной, она все же была далека от провала, последовавшего позднее. Так, среди судебных процессов 1948–1949 годов были, например, первый суд над Kapo Аушвица (Берлин) и предъявление обвинения участникам депортаций в Белжец (Мюнхен) и преступлений в минском гетто (Карлсруэ). Герхард Петерс, бывший директором фирмы, разработавшей “Циклон-Б” для газовых камер Аушвица, был приговорен судом присяжных во Франкфурте-на-Майне к пяти годам тюрьмы как соучастник преступления143. Хотя здесь недоставало систематического подхода, а приговоры зачастую были слишком мягкими, тем не менее в расследовании нацистских преступлений участвовали почти все немецкие прокуроры. Если бы Западная и Восточная Германия придерживались того же курса и после 1950 года, сейчас мы могли бы дать более благоприятное заключение о правосудии переходного периода.
В то время как суды по обе стороны железного занавеса в конце 1940-х были одинаково активными, они сильно различались в смысле юридических доводов, приговоров и тех преступлений, которые привлекали их внимание. В Восточной Германии суды обращали больше внимания на преступления, совершенные против политзаключенных в лагерях, советских военнопленных и подневольных рабочих144. Западногерманские, напротив, были больше озабочены преступлениями нацистов против мирных жителей, в особенности эвтаназией инвалидов, доносами, преступлениями СА до 1939 года, включая Kristallnacht, и казнями в последние месяцы войны. Убийства евреев в это время не вызывали особого интереса в Западной или Восточной Германии, да и в остальной Европе тоже. Приговоры судов в Восточной Германии были жестче, нежели в Западной, и работали с коллективным определением вины так же, как и с индивидуальным. Например, в 1948 году районный суд в Шверине рассматривал дело охранницы из лагеря Равенсбрюк. Ее призвали в последние месяцы войны, и суд не нашел признаков “личной вины”. Тем не менее ее приговорили к восемнадцати месяцам тюрьмы за “коллективную ответственность”. Тот же суд приговорил комиссара полиции, работавшего в отделе кадров гестапо и прямо не замешанного в преступлениях, к заключению сроком в два года и девять месяцев. Для сравнения скажем, что другой суд на востоке в 1950 году приговорил офицера гестапо, участвовавшего в расстреле польских рабочих, всего лишь к двум годам тюрьмы145.