– А я ничего не вижу, – робко выговорила госпожа. – Совсем ничегошеньки.
Он взял ее лицо в теплые шершавые ладони, слегка оттянул пальцами опухшие веки. «Почему это все случилось со мной? – в отчаянии взывала она к справедливости. – Почему не с Иткой Ройдой?»
Лекарь досадливо защелкал языком. «Тебя зовут Итка Ройда, – донесся из прошлого грубый голос госпожи Нишки. – Это вроде бы нетрудно заучить». Когда присутствовавший при том разговоре Отто поинтересовался, к чему все это ряженье, старуха невесело усмехнулась: «В политике, мальчик мой, иметь двойника – это даже не роскошь, а залог безопасности». Вскоре этот голос зазвучал и в настоящем.
– Что там, мастер? – спросила госпожа Тильбе так, словно невестки тут нет. – Будет жить?
– Лечение помогает, – подтвердил он. – Но я не знаю, как быть со зрением.
– Она что, не видит? – проворчала Нишка. Не составляло труда представить, как она в привычной манере складывает руки за спиной и теребит пальцами ажурный манжет. – В сущности, зрение не столь уж необходимо, чтоб зачинать да рожать детей, а в нашей ситуации так даже излишне. Но со слепой невесткой больше хлопот, поэтому я предпочла бы зрячую. Как это устроить?
– Найдите другую. Или обратитесь к мастеру Матею.
«Они меня выкинут, – ужаснулась она. – Заменят на соломенное чучело». Именно так обзывался здешний управляющий, когда никто не слышал.
– К Матею из Тарды? Невозможно, – решительно отвергла предложение Нишка. – Он знаком с оригиналом и распознает подделку.
– Может, стоило все же повременить? – вдруг совсем рядом заговорил Отто. Молодая жена ему даже обрадовалась. Почувствовав прикосновение нежной господской руки, едва не завыла волком. Отто тихо спросил: – Как ты себя чувствуешь?
– Ужасно, – шепнула она, не забыв о манерах: – Спасибо.
Отто бесшумно усмехнулся: кожу пощекотало его дыхание. «Тебя воспитывала Берта Ольшанская, – учили в этой усадьбе, – и ты ведешь себя, как положено госпоже».
– Повременить до чего? – осуждающе уточнила старуха Тильбе. – Пока Корсахи найдут отравителя поискусней? Старый крыс Вольдемар подрастерял хватку, но сыновья – один другого краше. Уверена, убийство на свадьбе придумал кто-то из них, а исполнительницу нанял экономный владыка. Хватило воплей Фирюля из соседней камеры, чтобы девчонка сдала с потрохами своих господ. Что ж, в текущей партии «осел» – Корсах. Надо бы аккуратнее с мелкими картами.
– Значит, Корсахи, – задумчиво произнес Отто. – Не Иголки.
– Ну что ты, не Иголки, конечно. В Хаггеде в принципе не жалуют яды, а эти мятежники работают и того грубее.
– Они не мятежники, – поправил лекарь, громыхая склянками. – Царица не объявляла их вне закона.
– А стоило бы, – цокнула госпожа Нишка, – надавать как следует по шапкам, и дело с концом.
– Даже хаггедская царица не так скора на расправу, как ты, матушка, – вставил Отто. – Тебе не кажется, что Фирюль наказан достаточно?
– Коль уж тебе всех кругом жалко, дорогой сын, подумай-ка вот о чем: если бы твой дружок прискакал с донесением сразу, а не после того, как потерял след, наша девочка была бы сейчас здорова. – Лежак прогнулся слева, у ног: Нишка присела на постель. – Но этот наглец вздумал, будто ему виднее, которая цель приоритетна, и остался вынюхивать бронтские делишки. Фирюлю повезло, что я его не казнила. А плетей немного не повредит. Верно говорю, золотко? – обратилась к невестке старуха, взяв ее ладонь в свою, сухую, колючую.
Юная госпожа тоже недолюбливала Фирюля, но не стала выражать согласие вслух: обидеть Отто хотелось меньше всего. Впрочем, старуха в поддержке и не нуждалась. Пару раз ободряюще хлопнув невестку по руке, Нишка встала и зашагала прочь. В комнате запахло спиртом. Вспомнился сон о пляске в летнюю ночь, и глаза снова заслезились.
– Если позволите, господин, я произведу несколько манипуляций, – вежливо сообщил лекарь.
Госпожа вздрогнула. На ощупь нашла ладонь Отто и сжала, как утопающая.
– Что со мной будет? Что будет дальше?
– Я сдержу клятву. – Он поцеловал ее дрожащие пальцы. – Ты теперь моя жена.
– А если найдется Итка Ройда?
– Сомневаюсь, что это случится, – не очень уверенно успокоил Отто. – Поправляйся. А я пока выручу друга.
И он ушел, оставив жену наедине с лекарем и его жутким искусством. «Ты клялся любить и защищать меня, – думала она, сжимая зубы, чтобы не вскрикнуть от боли, – но не уберег даже Фирюля». Хотелось вырвать себе невидящие глаза и протереть, как грязную посуду.
– Вы молодец, госпожа, – хвалил медикус. – У вас крепкое тело.
«Знаю, – могла бы сказать она. – Я последней осталась у костра». Но что значило быть любимицей Матушки, «юной госпожой», если вот она, здесь, беспомощная, одинокая?
В старой сказке говорится, будто Первенец-Солнышко обозлился, потому что ему не досталось даров. А что, если с ним поступили так же, как с ней: одной рукой дали, забрав другой? На что теперь дорогие меха и парча, в которые наряжают госпожу Тильбе, если она ничего не видит?
– Я пришлю кого-нибудь тут посидеть, – сказал на прощание лекарь. – Отдыхайте.
И в то короткое время, когда рядом не осталось этих странных, чужих людей, она обратилась к Матушке вслух:
– Почему ты выбрала меня? – Никакого ответа. – Почему?
Тишина, темнота и неведение – вот и все ее девичье приданое.
Глава 13. Четверка мечей
Оказалось, зажившие раны порой болят к холодам. Вечерами, что становились все темнее, Гашек бродил по старому замку, прихрамывая на одну ногу. Время как будто умерло.
Иногда Гашек встречал Танаис или Бруно; они улыбались или кивали, словно точно знали, о чем он думает – хотя он вообще ни о чем не думал. Итку видел редко: под руководством Саттара она занималась плечом Куницы.
Громила-хаггедец оказался недурным врачевателем, и когда Гашек спросил, где тот всему научился, получил привычный ответ: «В плену». Далее следовал поток изобретательных ругательств, смысл которого сводился к тому, что Саттар не настроен на задушевную беседу. «Да я, в общем, тоже», – не обиделся Гашек.
От боли в зарубцевавшейся ране он выпил пару глотков душистого отвара, приготовленного для Куницы, решив, что с того не убудет. «Авни справлялся лучше, – вдруг вздохнул громила. – Какая же, так его растак, досада».
Хранителя очага похоронили на следующий день после бойни в осеннем лесу. За рвом у южной стены вырос рядом с десятком других безымянный курган. Странный наряд из веток и листьев, в котором Авни встретил ханзу в воротах, сожгли здесь же, у мутной воды, хранящей темные тайны.
В ту безумную ночь, последнюю в жизни