Оказавшийся перед Модвином гетман, судя по едва различимому недовольству на его скудно освещенном лице, не стал бы с этим спорить.
– Чего колобродишь? – вопросительно кивнул Гоздава, дожевав кусок полуобгрызанного сухаря. – Вставать скоро.
За прошедшие годы он поседел уже наполовину: белых волос, чередующихся с угольно-черными, от висков ко лбу становилось немного меньше, как будто кто-то загреб двумя руками снег и зарядил ему по ушам. Гетман почесал живот через рубаху под болтающимися полами стеганки и проводил взглядом молча шагающего дальше Модвина.
В палатке стоял оглушительный храп – Крынчик, самый молодой из хорунжих, опять перевернулся на спину. Модвин догадывался, что громоподобная напасть приключилась с этим парнем в таком возрасте примерно по тем же причинам, которые привели к появлению его прозвища. Двух других соседей по палатке, долговязых братьев Мышецких, протяжные рулады совершенно не беспокоили. Им можно было только позавидовать.
Модвин залез под одеяла и накрылся с головой. Он готовился к долгой борьбе за сон, но веки сами собой опустились, и ему стало вдруг совершенно все равно, что Крынчик так жутко храпит.
Когда Модвин открыл глаза, еще не рассвело, но Крынчик больше не храпел.
Зашуршал опустившийся полог палатки: кто-то только что заглядывал внутрь. Модвин поднял голову и увидел над собой прыщавое лицо хорунжего.
– Не надо, господин, не вставайте, – прошептал Крынчик, и глаза его тускло блеснули в темноте.
Модвин приник к земле. Хорунжий кивнул и бесшумно выскользнул наружу. Мышецкие все так же сопели и пыхтели под одеялами, и их костлявые плечи торчали вверх, как палаточные опоры.
Модвин ничего не понял, и ему это не понравилось.
Вытянув руку за пределы подстилки, он опустил ладонь на лысую мерзлую почву, закрыл глаза и прислушался.
Они пришли сразу. Никогда не давая прямых ответов на вопросы, они всегда готовы были помочь ему найти ответы самому. Наверное, дело в том, что они не умели говорить – по крайней мере, на единственном известном Модвину берстонском языке. Они скулили, выли и лаяли, рычали, тявкали и мычали, но ни разу не произнесли ни слова, ни даже знакомого сочетания звуков, которые он мог бы распознать. Раньше это сбивало Модвина с толку: в детстве он почти не сомневался, что у каждого вида животных есть собственное наречие и колдуны неким загадочным образом умудряются на многих из них говорить.
Теперь он знал, как все устроено в действительности. Это знание пугало его и отталкивало. Но порой, как сейчас, чутье подсказывало, что им, знанием, нужно воспользоваться – иначе пугать и отталкивать будет что-то еще.
Он выбрал один из десятка голосов и почувствовал, как изменился ритм его дыхания: набрали воздух вторые легкие, забилось второе сердце. Он услышал шаги четверых. Он обнаружил себя в лесу, под кустом у той самой канавы, на которую так старательно избегал смотреть, но в этот раз ему оказалось все равно. Прижав к голове длинные уши, он притаился в ветвях и подождал, пока четверо прошагают мимо, а потом короткими выверенными прыжками последовал за ними.
Он узнал голос Крынчика, который, когда они немного отошли от лагеря, осторожно спросил:
– Далеко идти?
– Что, уже утомился? – усмехнулся Нагоска.
– Нет. Я хотел сказать спасибо, гетман. За доверие. Это для меня честь.
– Не за что, – мрачно ответил Гоздава. – Мы не на прогулке. Тут медведи бродят. Смотри в оба.
Сейчас медведей поблизости не было, это Модвин знал наверняка. Гетман сделал товарищам знак, чтобы они ступали тише, но он слышал даже то, как ладонь рассекала воздух. Предрассветный лес не назвать тихим, когда твои уши способны улавливать малейший шорох. Хорошо, что заячью шкуру можно сбросить. Модвин сомневался, что смог бы прожить в ней жизнь.
В воздухе появился стойкий запах отсыревшего, гнилого дерева, и пришлось притаиться за дубовым стволом: впереди оказался небольшой пятак лысой земли, заваленной черными обломками сгоревшей постройки. Чуть в стороне горбился низкий, Крынчику по колено, холм, в котором попробуй еще признай курган, не будь он завален разными подношениями: глиняной посудой, утварью, старой одеждой.
– Н-да, – цокнул Венжега. – Хоть бы какой деньгой расщедрились.
Модвин тихонько подпрыгнул поближе, снова окинул взглядом это место и все равно ничего не понял. Пожарище и курган? Посреди леса? Зачем кому-то сюда приходить? Зачем кому-то жить здесь и хоронить мертвых? Зачем…
– Гляньте-ка, парни, – сказал вдруг Гоздава, – поздний ужин.
– Скорее, ранний завтрак, – откликнулся хорунжий Бальд.
Обнаруженный заяц посмотрел на них и моргнул. Крынчик шумно втянул носом воздух.
– Близко к нам подошел, вдруг бешеный?
– Да насрать, – сплюнул Венжега и звякнул чем-то металлическим, – я сам бешеный.
Модвин не успел испугаться, но успел почувствовать боль. «Дурак, – подумал он, охнув так громко, что едва не разбудил соседей, – надо было не пялиться, а сразу оттуда убегать».
Когда на рассвете Мартин Венжега затаптывал кострище, в котором смешались с углями заячьи кости, у Модвина скребло под ключицами, как будто он провинился перед останками.
Крынчик явно намеревался как можно дольше избегать разговора, да и не очень понятно, как его начать. Они с Модвином то и дело косились друг на друга, пока люди сворачивали одеяла, подтягивали подпруги и взбирались в седла. Потом Крынчик отвлекся на новобранцев, а Модвину пришлось ждать, пока его коню вычистят копыто.
Последними садились верхом восемь хорунжих; столько же остались в замке, и у каждого под началом состояло около десятка человек. Тех немногих, кого набрали в этот раз, в скором времени должны распределить по хоругвям – так начиналась для них новая жизнь, о которой Модвин почти ничего не знал. Казармы располагались внутри крепостных стен, но он видел только то, что ему, по мнению Ортрун, полагалось видеть, и никогда не пробовал зайти дальше.
Однако недавно сестра как будто бы изменила мнение на этот счет. Иначе с чего бы ей на сей раз отправлять Модвина на весеннюю жатву? За месяц они успели посетить несколько окрестных поместий и обнаружить, что почти все, кого могли заманить на службу – сыновья господ, младшие и незаконные, и смелые батраки из принадлежащих им деревень, – уже и так состоят в их рядах.
Пришлось, что называется, скрести по сусекам. Не все хозяева рады видеть «жнецов» на своей земле, но господину Фретке нельзя просто так дать от ворот поворот. Ему только теперь пришло в голову, что Ортрун, возможно, потому и велела гетману взять Модвина с собой: здесь, на востоке Берстони, его имя открывало любые двери. С другой стороны, имя Збинека