Иван Оченков, Антон Перунов
Константин. Дипломатия броненосцев
Глава 1
Что чувствуют люди, добившиеся своей цели? Ни каких-то мелочей, вроде накопления миллиона или постройки дома, а глобальных. О чем размышлял Александр Македонский, когда ему покорился весь известный на тот момент мир? Какие чувства обуревали Христофора Колумба на берегах Новой Испании? Чего захочет молодой и высокомерный артиллерийский поручик из рода Толстых, когда напишет последнюю строку «Войны и Мира»?
Я попал в этот мир по какому-то невероятному недоразумению, поспорив с таинственным попутчиком на вечную тему о том, нужен ли флот России? Сможет ли она воспользоваться этим инструментом для решения стоящих перед ней задач, или он так и останется игрушкой власть предержащих, развивавших ее, когда приходила нужда, и задвигавших в угол, если пропадала охота? И что будет, когда я выполню свое предназначение?
А ведь, как ни крути, я его выполнил. Россия сумела отбиться от превосходящих сил противника, и главную роль во всем этом сыграли именно моряки. И быть может, в одно прекрасное утро я проснусь в оставленном в далеком будущем вагоне и увижу, к чему все пришло…
Но шли дни, и ничего вокруг меня не менялось. Так что либо моя миссия еще не окончена, либо изменения оказались настолько велики, что возвращаться мне некуда. Что, в общем и целом, совсем не плохо. Ибо теперь и навеки я — великий князь Константин Николаевич, генерал-адмирал Российского флота и любимый брат императора Александра II, пока еще не ставшего Освободителем.
— Костя, ну где же ты? — позвал меня брат, и мы вместе вышли на балкон.
При виде нас собравшаяся на площади толпа разразилась радостными криками, в воздух полетели шапки простонародья и фуражки чиновников, родители поднимали на руках детей, чтобы те могли увидеть двух самых популярных в России людей, а те в свою очередь их благословить.
— Кричали барышни ура и в воздух чепчики бросали! — перефразировал я немного известную строчку из комедии Грибоедова.
— Они очень любят тебя, — усмехнулся Сашка.
— Поверь мне, если бы на площади оказался отплясывающий барыню ученый медведь, вокруг него собралось гораздо больше народа!
— Бог мой, какой ты все-таки мизантроп.
— Вот уж ничуть. Просто стараюсь смотреть на вещи реально.
Отвечать на это мой царственный брат не стал. Он любил купаться в лучах славы и народного обожания и отдавался этому чувству целиком. При этом прекрасно понимал, кому предназначены все эти приветственные крики и аплодисменты. Именно поэтому всегда дожидался меня. Чтобы собравшиеся ни в коем случае не обрадовались мне больше, чем ему, как случилось перед Петербургским дворянским собранием неделю назад.
Наконец, достаточно напитавшийся духом всеобщего обожания Александр помахал на прощание верноподданным, после чего мы вернулись в кабинет.
— Барон Бруннов пишет из Берлина, что граф Морни обратился к нему от имени императора, — начал он. — Император Наполеон желает мира.
— Исполать ему, — усмехнулся я.
— Ты разве не доволен?
— Отчего же. Как раз напротив, с этой войной следует кончать. Вот только я ни на грош не верю в миролюбие племянника великого корсиканца.
— Объяснись.
— Видишь ли, дорогой брат, ничто так не обрушивает авторитет правителей, элит и шире — власти как таковой, как поражения. Но если ты у нас сидишь на троне своих предков по праву, то месье Шарль Луи Наполеон Бонапарт никак не более чем узурпатор. Пришедший к власти в результате выборов и немедленно наплевавший на волю избравшего его народа. Для него это поражение просто катастрофа.
— Бог мой, какие слова. Выборы… Воля народа! Ты стал не просто либералом, но даже республиканцем?
— Черта с два. Твоя самодержавная власть единственное, что не дает нашему богоспасаемому отечеству развалиться на части. По крайней мере, сейчас. Всеобщие выборы, права, свободы и конституция звучат прекрасно. Но если ты даруешь их сейчас, случится катастрофа. Наша аристократия за редким исключением ни на что не годна. Купечество и промышленники слабы, а про подмявших под себя виноторговлю откупщиков и толковать нечего. Каналья на каналье! Народ же груб и совсем не образован, а вдобавок ко всему искренне ненавидит первых, вторых и третьих, к чему имеет все основания.
— И что же делать?
— Работать, Саша. Исправлять недостатки, разрешать накопившиеся проблемы. Пока все не зашло так далеко, что никакие реформы сверху станут невозможны.
— Послушай, брат, — голос Александра стал вкрадчивым, — не приходило ли тебе в голову, что необходимость реформ немного преувеличена? Нет-нет, я не говорю, что они вовсе не нужны. Но по крайней мере сейчас немного… несвоевременны.
— Вот и обратная сторона победы, — усмехнулся я. — Ведь если мы одержали верх, можно прийти к выводу, что все не так уж плохо и нет никакой надобности менять то, что и так работает. Ты это хочешь сказать?
— А разве дело обстоит по-другому?
— Вот именно! Ты не представляешь, как дурно управляется наше государство. Мы отстали от Европы на десять, а то и двадцать лет, причем во всех областях.
— Твои успехи говорят о другом.
— Наши успехи, — подчеркнул я, — стали возможны лишь потому, что я твой брат. Никто не смеет перечить брату русского императора. Иначе все эти сиятельные господа давно сожрали бы меня вместе со всеми канонерками и броненосцами, не дав воплотить ни одной идеи! Ты и только ты сделал возможным нашу нынешнюю победу. Но именно поэтому нам нельзя останавливаться. Победа в войне поставит тебя в один ряд с нашим августейшим дядей Александром Благословенным, но если ты дашь свободу своим подданным, то вознесешься выше Петра Великого!
К сожалению или к счастью, Сашка падок на лесть. Нет, он вовсе не дурак и понимает, когда ему несут чушь, прикрывая оную словесными кружевами. Но при этом он всего лишь человек, которому приятно слушать, когда его хвалят. Именно поэтому я никогда не скуплюсь на комплименты в сторону его государственной мудрости и прозорливости. С меня не убудет, а дело сделается.
— Ты думаешь, что без резких перемен не обойтись?
— Я думаю, что сейчас самый подходящий момент. Авторитет власти велик как никогда со времен 1814 года. Вся Россия смотрит на тебя с надеждой, так не подведи ее!
— Если мы начнем реформы, — вполне резонно заметил император, — число сторонников резко поубавится. Ибо всем не угодить…
— Обрати их недовольство против меня. Пусть недовольные аристократы думают, что это я и только я причина всех их бед. А ты оставайся над схваткой. Пусть они интригуют за