Ужин продолжался неторопливо. Фелисити немного болтала — в основном о саде, о любимом лимонном дереве, которое начала беречь ещё больше после смерти отца. Генри рассказывал, как во время поездки в Эвервуд его остановил старый знакомый лорда Эдварда и с искренним участием пожелал ему сил. Марс лениво наблюдал, но, когда все смеялись, он тоже довольно фыркал.
Не было тяжести. Не было недосказанности. И в этом — было настоящее чудо.
Когда на стол подали ягоды с мягкими лепёшками и сливками, леди Агата произнесла:
— Я думаю, что это был один из тех вечеров, которые запоминаются. Не из-за блеска, не из-за гостей, а потому что здесь было сердце.
Я посмотрела на неё и увидела, что она помолодела. В её осанке, голосе и взгляде читалась живая энергия. Казалось, мы, наконец, вернулись к самим себе.
Когда все начали расходиться, я осталась в комнате, словно не хотела, чтобы этот момент закончился. Генри, проходя мимо, коснулся моего плеча.
— Сегодня я понял одну вещь, — сказал он. — Ты — сердце этого дома, Аврора.
Я не ответила, но слегка сжала его руку.
Мы были семьёй. Настоящей.
Глава 33
Солнце ещё только поднималось над садом, когда Генри и лорд Сеймур выехали из поместья. Прощаясь, Генри задержал на мне взгляд, словно хотел сказать: «Всё будет хорошо». Я кивнула ему в ответ, веря, что он выполнит обещанное. В нём чувствовалась уверенность, сила нового титула и самое главное — искренняя забота.
Дом после их отъезда погрузился в размеренную, почти уютную тишину. Леди Агата с Фелисити сели в кабинете с управляющим, и я, проходя мимо, слышала их спокойные голоса. Тётушка с терпением объясняла, как распределять расходы, планировать закупки и составлять список приглашённых на званый ужин. Фелисити старательно вела записи и иногда задавала вопросы. Агата, сохраняя достоинство, направляла её. Я испытывала странное и радостное чувство, наблюдая, как моя младшая сестра берёт на себя роль леди и рачительной хозяйки. Эту роль с добротой и знанием передавала женщина, которой я действительно доверяла.
Я же с Бетси и Эллой отправилась в сад. Мы взяли корзины и ножницы — день был тёплым, солнечным, и пение птиц сопровождало наши шаги. В высокой траве под яблонями росла зверобойная трава, а ближе к живой изгороди — календула. Мы искали мяту, шалфей, тысячелистник. Элла учила меня различать травы по запаху, а не только по листьям. Марс, развалился на каменной скамейке, наблюдая за нашими хлопотами, временами лениво облизывая лапу — следы от ушибов уже не беспокоили его.
Когда корзины наполнились, мы направились в старую башню. Место, некогда принадлежавшее маме, теперь хранило пыль и молчание. Мы открыли ставни, впустили свет, вытерли паутину, смахнули пыль с полок. Мама хранила здесь не только травы, я нашла ещё записи, и старые банки с надписями, и мешочки, от которых всё ещё пахло полынью. Я ощутила лёгкий укол тоски, но он сменился теплом. Мы заново развесили пучки шалфея, ромашки и душицы, поставили керамические банки в порядок. На столе мы разложили сушёные лепестки, начав сортировку. Вскоре помещение снова стало тем самым укрытием, каким оно было при жизни матери.
Когда солнце начало клониться к западу, во двор въехали лошади. Мы бросили друг на друга взгляды и поспешили к дому.
Генри первым вошёл в холл, скинул перчатки и пожал плечами.
— Ну что ж, — начал он, — лорд Гарольд Эштон снова подтвердил своё звание отвратительного труса. Он сбежал в своё провинциальное поместье на юге. Его старая тётушка — весьма разговорчивая дама — сообщила, что он отбыл три дня назад, ни слова не сказав, где был до этого и когда собирается вернуться.
Я взглянула на него с немым вопросом.
— Мы посетили его поместье, — продолжил Генри. — Дворецкий мямлил, будто не знает, где его господин. Но старая леди — его тётка, явно недолюбливает племянника. По её словам, он уехал в спешке, не оставив никаких распоряжений.
— Он бежал, — подытожил лорд Сеймур, входя следом. — Это говорит о многом. Достойный человек так не поступает.
Генри сжал кулаки.
— Пусть и сбежал, но слухи уже начали ползти. Мы сделали всё, что могли, по-честному. Его трусость — лучшее доказательство вины. Я уже сказал несколько слов в клубе и... — он бросил взгляд на лорда Сеймура, — я уверен, дальше молва сделает своё.
— Главное — вы не поторопились с дуэлью, — сказал Сеймур, сев в кресло. — Это было бы ошибкой. Но теперь ни один родитель в здравом уме не захочет доверить ему дочь.
Я почувствовала, как на меня накатывает волна облегчения. Не триумф, нет. Просто спокойное понимание, что угроза миновала и мой брат не пострадал. Дуэль действительно могла иметь катастрофические последствия.
Мы постояли немного в тишине, и Генри повернулся ко мне. В его взгляде не было ни строгости, ни напряжения — только сосредоточенность и какая-то внутренняя серьёзность.
— Аврора, — произнёс он спокойно, — мне нужно с тобой поговорить. Наедине. Пройдём в кабинет?
Я чуть напряглась, но тут же кивнула. Мы уже были в этой комнате не раз за последние недели, но каждый раз в ней рождалось что-то новое: тревога, горе, облегчение… и сейчас — предчувствие перемен. Я последовала за ним, чувствуя, как сердце начинает биться чаще.
Он открыл передо мной дверь, пропуская вперёд, и, когда я вошла, аккуратно прикрыл её за нами. В комнате царил мягкий полумрак — солнце уже клонилось к горизонту, и свет из окна окрашивал обивку кресел в янтарный цвет. Генри жестом пригласил меня сесть в одно из кресел у камина, а сам встал напротив, не торопясь садиться.
— Я не хочу, чтобы ты волновалась, — начал он сразу, — и это не связано ни с долгами, ни с новыми тревогами. Напротив.
Он слегка улыбнулся, но улыбка эта была усталой — не от печали, а от всех прошедших недель.
— С тех пор как... как дядя ушёл, многое изменилось. Ты это знаешь лучше всех. И ты была рядом, Аврора. Ты держалась так стойко, как мало кто мог бы на твоём месте. Я это видел.
Я опустила взгляд, чувствуя, как в горле поднимается ком. Он сделал шаг ближе, и теперь в его голосе