— Адель… — попробовал я встать, но она отступила, будто боялась моего прикосновения.
— О, не трудись! — перебила она, голос её то повышался до крика, то срывался почти на шёпот. — Я ведь знаю, как это бывает: сначала «просто знаменосец», потом «просто помощница», потом «просто друг»… А потом жены остаются сидеть у холодного очага, пока мужья «заняты делами».
Я попытался объяснить, что всё иначе, что за её подозрениями — только пустота. Но чем больше я говорил, тем меньше она слушала. Она будто решила устроить представление, и публика ей была не нужна — ей хватало и просто сцены.
— Ты всегда всё объясняешь так, что виновата я, — кинула она с горечью. — Так продолжай оправдываться. А я пойду.
И она ушла. Не хлопнув дверью, не бросив последний взгляд — просто скользнула прочь, оставив за собой пустоту. Няньки уволокли вслед за ней и Ивейна.
Я устало потер лицо ладонями. Тень от огня на стене дрожала, будто издеваясь. Сердце ныло — не от её слов, а от бессилия. Ладно. Иногда надо отступить, чтобы напасть снова и победить. Дам ей время. Я поднял глаза и кивнул Волоку, что стоял у стены.
Он нахмурился, не сразу понимая. Я снова, твёрже, махнул на дверь. И только тогда он нехотя подошёл. На миг мне показалось, что он хочет спросить — «Зачем?». У Сперата бы и вопросов не возникло. Тот понял бы сразу. Эта тоска ударила сильнее, чем ссора.
Волок распахнул дверь резко, почти грубо. И за ней… стояли Фанго и Вокула. Спокойные, ровные, будто тени, что умеют ждать. Рядом — их серые писари, молчаливые, с дощечками и чернильницами. Ни суеты, ни смущения.
Они не выглядели так, будто подслушивали. Но всё же, слишком уж близко к двери.
Глава 13
Домашние хлопоты
— Рассказывайте, — велел я, присаживаясь.
Они переглянулись. Фанго молчал, как всегда осторожен — его работа была скорее слушать и хранить в памяти. Вокула, напротив, медленно склонился и выпрямился, словно хотел подчеркнуть вес момента.
— Люди недовольны, — начал он осторожно. — Особенно в Контадо. Новый налог с домов и земель… он оказался тяжёл для них.
Я вздохнул. Это был тот самый налог, о котором я когда-то предупреждал Великие Семьи, но даже не успел толком утвердить правила. И вот — его уже перекрутили так, что горожане вышли на улицы.
— Так значит, я отменю его, — сказал я.
Фанго поднял брови, но промолчал. Зато Вокула задрал подбородок. Дерзко, словно бросающий вызов молодой рыцарь. Даже глаза его блеснули похожим выражением.
— Нельзя! — выдохнул он. — Милорд, нельзя так легко отнимать то, что уже объявлено. Если народ привыкает, что власть меняет решение под давлением толпы, — власть перестаёт быть властью. Лучше один раз быть жестоким, чем много раз милосердным! Народ скорее простит резкость, чем колебание.
Я рассмеялся. Я любил этого человека. И ценил его мудрость. И все же, он был порождением своего мира. Поэтому я ответил ему так, чтобы он понял.
— Кто мне запретит?
Вокула помедлил, словно надеялся, что я пошутил. Но я смотрел прямо.
— Я… я поищу подходящие законы, прецеденты… — начал он, чуть сбавив тон.
— Нет, — перебил я его. — Это и будет первым таким случаем. Таково моё право. Право вето. Пусть привыкают.
Я наклонился вперёд.
— Ты сам говорил, что людям нужно понимать, что значит быть герцогом. Так вот, отличный пример. Герцог — это тот, кто может сказать «нет», и слово его неоспоримо.
Фанго тихо усмехнулся. Он всегда радовался, когда кто-то ставил Вокулу на место.
А Вокула прикусил губу. Я видел, как в нём борется раздражение и почтение. Ему хотелось спорить — но в то же время он понимал, что сейчас не время.
— Хорошо, — наконец сказал он медленно. — Пусть это будет первый случай. Но, милорд, знайте: люди забудут щедрость быстрее, чем силу.
— А я знаю другое, — ответил я. — Люди запоминают, когда их слышат. Молчи, не спорь более.
И в зале повисла тишина.
Вокула кашлянул, словно хотел смягчить то, что только что было сказано. И, сделав вид, что не заметил улыбки Фанго, решил разорвать дистанцию, чтобы ударить с другого фланга:
— Да, собрать деньги налогом не удалось. Но зато удалось кое-что иное.
Он помолчал, дожидаясь, пока я кивну.
— В Караэне не прижились лотереи. — Голос его стал сух и чуть насмешлив. — Люди покупали билет, проигрывали… и шли драться с хозяином розыгрыша. Забирали деньги обратно. Видимо, не понимали самого принципа: что выиграть может только один. Или, напротив, слишком хорошо понимали — и потому дрались, чтобы не остаться в дураках.
Я невольно усмехнулся. Да, жаль. На лотереи я возлагал большие надежды.
— Но зато, — продолжил Вокула, чуть оживившись, — сработало то, чего вы, милорд, сами не ожидали.
Он достал из-под стола аккуратно свёрнутый лист, развернул. На нём густая вязь узоров, мелкие буквы, печати.
— «Серебряная запись», — произнёс он почти торжественно, явно заменив иностранное слово своим, караэнским. — Именная долговая расписка.
Я взял бумагу. Тщательно отпечатано, даже красиво. И главное — просто. Человек отдаёт сольдо сегодня, а через пять лет получает вдвое больше. Всего двадцать процентов годовых. Я помнил, как Вокула уверял меня, что эта затея обречена: какой купец согласится на такую смешную прибыль, когда в городе деньги дают под пятьдесят, а то и все сто процентов за год?
Но купцы тут и ни при чём.
— Вы настояли, милорд, — сказал Вокула, — чтобы номинал начинался с одного сольдо. Не с дуката, не с двадцати сольдо, а с медяка в руке крестьянина.
Я почувствовал, как уголки моих губ дрогнули.
— И?
— И они раскупили всё. Пришлось печатать ещё. Те, что выше дуката, лежат мёртвым грузом: богатые находят деньгас иные, более выгодные применения. А вот бедняки… — он развёл руками. — У бедняков оказалось немало меди и серебра. Уже собрано почти тысяча дукатов. Двадцать тысяч сольдо, если считать серебром. Шесть тысяч держателей.
— Шесть тысяч… — повторил я.
Вокула довольно улыбнулся:
— И это только начало. Облигации переписываются, торгуются, иногда даже дешевле номинала. Людям нужны деньги сегодня. А мы… мы