Маяковский всему предпочитал хозяйственные и продовольственные магазины. Там, мол, понятно, чем народ живет, как дышит. Очереди и давка были ему не в тягость. Еще он любил читать афиши и рекламу. Понравится что-нибудь — сорвет со стены и тащит приятелям показать: смотри, тут про колбасный цех — это вечеринка работников мясного производства, рабочий класс танцует под народные песни.
И среди прочих благодаря этому увлечению Владимир Владимирович сумел прослыть специалистом по современным развлечениям, культмассовым сектором, так сказать.
Рылеев отвечал за связи с зарубежьем, как ближним, так и дальним. На его улице подряд были расположены аж три генеральных консульства — Литвы, Индии и Болгарии. И хотя завидующие писатели пеняли ему, что курица не птица, Болгария не заграница, Литва тоже как-то несерьезно звучит, но вот против Индии никаких аргументов не было.
И Рылеев все равно выходил главным по путешествиям, несмотря на то, что и у каждого на улице было по паре турфирм и даже вопреки тому, что никакие поездки за пределы своих владений никому из них не грозили. Рылеева же считали спесивым, да и беседовал он теперь только о поправках к таможенному кодексу и тонкостях дипломатических отношений.
Радищев, как и Короленко, маялся бездельем. Лишь парочка недавно открытых ресторанов давали ему возможность развлечься. Одни только названия заведений служили многодневной пищей для размышлений — если Щукарь наводил на след раннехристианского культа (ловец рыб как ловец человеков), то слово Молоховец явно отдавало языческим идолопоклонничеством.
Сплетни
Но главным занятием в их компании были… неделикатный человек сказал бы — сплетни. Но ведь можно назвать это по-другому: просто непрекращающееся циркулирование информации по замкнутой цепи лиц.
Поскольку все они жили максимум в двадцати минутах ходьбы друг от друга, но некоторые по объективным законам геометрии и городской застройки не могли встретиться, конструирование их облика, привычек, образа жизни со слов других становилось задачей для оттачивания ума.
Так, Рылеев узнавал новости о Чехове от Маяковского, а тот ему пересказывал информацию от Некрасова и от Жуковского. Рылеев, в свою очередь перепроверял ее у Радищева, который встречался с Жуковским в китайской ресторанчике «Харбин», и у Короленко, который иногда болтал с Некрасовым о завышенных ценах на плетеную мебель. Из всех этих разговоров вырастал облик Антона Павловича, литератора, перпендикулярного переводной романтичности Жуковского и фольклорной надрывности Некрасова и параллельному решительности Маяковского и беспощадности Радищева, и облик Эртелева переулка, в квартале от шумного Литейного умудряющемся оставаться фальшиво сонным.
Так и жили своим кругом. Изредка, из-за Невского доносились какие-то слухи о жизни Пушкина и Достоевского: они параллельно друг другу шли от проспекта вниз, к северу.
От остальных собратьев и вестей почти не было — слишком раскидала их жизнь по городу. Гоголя с Герценым недавно погнали с Морских, они оказались в пригороде. Жмутся друг к другу вокруг Александринского театра Островский, Крылов и Ломоносов. Грибоедову повезло: течет сквозь весь центр, от Мойки до Фонтанки, мосты, катера — романтика! Грязновато, правда, но это уж издержки профессии — где же вы видели чистые каналы?
Писарев примкнул к декабристам. Лев Толстой на Петроградской стороне склоняет в свою веру Тараса Шевченко. А Державину в прошлом году вернули особняк на Фонтанке.
Страх
Размеренности этой новой жизни, в которой даже постоянное трансформирование городских декораций ничего не меняло по сути, могло угрожать только одно: очередная прихоть власти.
От этих страшных слухов о новых переименованиях, которые время от времени с пугающей регулярностью возникали как бы ниоткуда, всех лихорадило. Чехову всю ночь приходилось консультировать то одного, то другого, сколько капель валерьянки необходимо принять на стакан воды. Исчезнуть с карты города, остаться только в темницах своих книг, на страницах ученых докладов, в обязательном для (не) прочтения школьном списке, в пыльном углу собственной квартиры-музея, куда, опять-таки, водят лишь покорных школьников — вот что страшно.
И никто не скажет — я живу на Жуковского.
И никто не вспомнит — а, так это кафе на углу Некрасова!
И никто лишний раз не произнесет твое имя…
Столица дождя
Ангел над городом. Рисунок Нади Дёмкиной. Тушь, бумага
Где бы и когда не встретились два петербуржца, разговор непременно зайдет о нем:
— Да, в этом году как-то чересчур.
— Вы правы, вот и вчера опять зарядил, а в прогнозе об этом ни слова не было.
— Какие прогнозы! Он от них совершенно не зависит: захотел — пошел, и ничего ты не сделаешь.
— А я как всегда без зонтика выскочил…
Дождь и ливень, гроза и морось, затяжной и ситничек, обложной и грибной, со снегом и с солнцем — вот что занимает умы петербуржцев девять месяцев в году, если не больше, и заставляет поволноваться не меньше, чем игра «Зенита».
Прогнозы с треском проваливаются, по улицам несутся реки, вокруг неожиданно разверзаются непроходимые лужи, зонты ломаются в самый неподходящий момент, водосточные трубы булькают и захлебываются, и только дети в разноцветных резиновых сапогах и дождевиках довольны.
Дождь как диагноз
А почему, спрашивается? Ведь всем давно понятно, что мы живем, увы, не в Рио-де-Жанейро, и ходить в белых штанах тут можно от силы неделю в году, а дожди — разной степени интенсивности и прохлады — это наш пожизненный диагноз.
Почему бы, по совету старого доброго Карнеги, не сделать из своих лимонов — лимонад?
В конце концов, дождь — не самый худший вариант, песчаная буря — вещь куда более неприятная (только представьте: песок хрустит на зубах, попадает в пищу, забирается везде — брр…).
Пусть дождь станет брендом Петербурга — наравне с белыми ночами, тем более что сезон дождей не так скоротечен.
Дождь модный
Во-первых, надо наладить массовое производство резиновых сапог и галош всех цветов, форм и размеров.
Кстати, резиновая обувь уже стала популярной — модницы привозят из-за границы сапожки в цветочек или цвета хаки, а галоши и вовсе заказывают по интернету за большие деньги, так просто их не достать.
К ним прибавьте зонты, плащи и дождевики, в том числе одноразовые.
Так, в Нью-Йорке как только начинается ливень, на каждом углу продают зонтики за один доллар: прошел дождь — и они без сожалений отправляются в урну.
Петербург смог бы задавать