То самое лечение, сродни игре "русская рулетка": выбор одного из десяти предполагаемых иммунных путей, участвующих в развитии болезни Каслмана.
Но в его взгляде мелькала тревога, густая, как тень позднего вечера.
– Методы, представленные здесь, – чистая теория. Рапамицин у некоторых пациентов давал положительные результаты, но остальные способы…, – он покачал головой, и ткань халата тихо шуршнула, подчёркивая паузу. – Их никто никогда не пробовал.
Перед всеми раскидывалась территория неизведанная, как белое пятно на старой карте. Ни случаев, ни статистики, ни чьего-то опыта – только догадки и холодный риск.
– Это ничем не отличается от русской рулетки. И если мы решимся, первым, кто нажмёт на курок, станет Дилан.
Он сказал это сухо, но в голосе просквозил едва уловимый надлом. Врач понимал необходимость поиска новых решений, но это вовсе не значило, что он готов их поддержать.
– Разумеется, кто-то должен сделать первый шаг. Но должен ли это быть именно Дилан?.. Пока предлагаю заняться контролем симптомов и понаблюдать.
Его слова утонули в тихих рыданиях семьи Дилана. Воздух наполнился дрожью – словно от тонких стеклянных колокольчиков, звенящих в груди у каждого присутствующего.
– Недостаток доказательств ещё не значит, что мы идём вслепую, – прозвучало твёрдо, почти негромко, но в тоне звенела уверенность, как металлическая струна. – Будут задействованы все доступные ресурсы, чтобы выбрать лучший из возможных вариантов.
– Но откуда уверенность, что это действительно лучший вариант? – резко вмешался кто-то из врачей, голосом, в котором слышалась усталость от постоянной борьбы с неопределённостью.
Ответ последовал жёстче, почти с холодным блеском:
– Диагностика больниц ограничена. Биотехнологические компании, в которые вложены средства, располагают технологиями куда более высокого уровня. Они будут подключены полностью.
– Но это всё равно лишь предположения.
– Любое медицинское решение – предположение. Всегда. Но разве лучше ждать, заведомо не леча, чем рискнуть, пусть и опасным, но с реальным шансом?
Лечащий врач поморщился, будто от слабой боли. Он знал: нынешние назначения – всего лишь временная заплата, тонкая и непрочная.
– Решение за семьёй пациента.
Тишина снова накрыла комнату, тяжёлая, как мокрый войлок, но её прорезал ясный, чистый голос:
– Нет. Это решение не должно принимать ни врачам, ни семье.
Говорила Рейчел.
Пока обсуждение превращалось в словесную схватку, она сидела рядом с Диланом, тихо и тщательно объясняя ему каждый нюанс, каждую опасность и каждую надежду.
– Решение принадлежит самому Дилану.
Медики замолчали. И не только они – даже воздух будто задержал дыхание.
Рейчел наклонилась к Дилану, её голос стал мягче, теплее, но чёткий как стекло. Она повторила всё ещё раз, медленно, без суеты. Пятнадцать долгих минут, заполненных шуршанием кислородной маски и мерным гудением аппаратов.
– Дилан, какой путь ты выбираешь?
Он не мог произнести ни слова – маска прижималась к лицу плотнее, чем хотелось бы. Но ответ был кристально ясен.
Лёгкая улыбка коснулась его губ. Его рука поднялась, чуть дрогнула, но сохранила уверенность. Большой и указательный палец вытянулись, складываясь в жест, который все узнали мгновенно.
Он медленно потянул невидимый курок.
– Бах.
Беззвучный выстрел разорвал комнату, громче реального.
– Похоже, решение принято.
Дилан выбрал риск. Выбрал нажать на курок.
***
Под потолком лабораторного блока дрожал тусклый свет, отражаясь от металлических стоек и оставляя на белых стенах холодные отблески. В воздухе ощущался терпкий запах спирта, смешанный с лёгкой горечью нагретой пластмассы от работающей аппаратуры. На столах мерцали экраны анализаторов, похожие на крошечные окна в переплетение иммунных механизмов.
Исследование упрямо сводило сложную сеть иммунных реакций всего к десяти подозрительным путям. Десять возможных сбойных цепей, среди которых скрывался источник болезни. Но какой именно механизм дрогнул первым – оставалось загадкой, тихой и коварной, будто затаившийся зверь.
Начальные госпитальные анализы позволили отсечь некоторые варианты. Лёгкое постукивание электронных клавиш, шелест бумажных распечаток, запах свежей краски на графиках – всё это сопровождало обсуждение врачей.
– По ELISA и маркёрам ангиогенеза, а также по результатам сосудистой визуализации, отклонений по VEGF-A не видно.
– Учитывая уровни рецептора IL-2 и CRP, синдром активации макрофагов тоже маловероятен. Показатели активации комплемента в норме.
Словно слои тумана, одни из путей рассеивались и исчезали. Но оставшаяся пятёрка механизмов – упрямая, сложная – продолжала тускло тлеть, как огоньки под золой.
Среди них оставались:
– истощение Т-клеток и нарушения в регуляторных механизмах,
– чрезмерная активность пути NF-kB,
– сбой в PI3K/AKT-сигнальной системе,
– проблемы в работе JAK–STAT,
– либо нарушения в TLR-сигналинге…
Больничных тестов стало недостаточно – они разбивались о предел возможностей, как волны о бетонный пирс.
Возникла необходимость идти дальше.
В этот момент в дело вступили деньги, связи, частные лаборатории. Их возможности были тоньше, точнее, почти ювелирны.
Обычная клиника могла лишь поверхностно изучить состояние Т-клеток, тогда как высокотехнологичные компании умели различать важнейшие маркёры истощения – PD-1, TIM-3, и другие, что обычно скрыты от стандартной диагностики. Аппараты, ещё не допущенные в массовую медицину, могли напрямую определять активность связывания NF-kB с ДНК, словно подглядывали за самой сутью иммунного сигнала.
Год 2015-й кипел биотехнологическим расцветом, и эксперименты, до которых больницы могли добраться лишь через годы, уже вовсю использовались в корпорациях: тонкая протеомика по сигнальным путям, фосфорилированные STAT-белки, анализы, нацеленные на специфические сегменты TLR-системы.
В адрес таких компаний отправлялись просьбы, усиленные внушительными суммами и именем Сергея Платонова. В условиях рынка, жадно ищущего крупные инвестиции, лаборатории открывали для него любые двери. В предложениях сквозил прямой намёк:
– Наш фонд видит высокий потенциал в вашей разработке. Рассматривается вложение не менее 200 миллионов долларов.
Имя Платонова, одного из самых заметных инвесторов в сфере медицины, действовало как пароль. Компании, мечтающие о капитале, мгновенно перестраивали расписание, сдвигали приоритеты, создавали исключения. Машины запускались раньше положенного, образцы шли в анализ без очередей, исследователи ночевали в лабораториях.
Так удавалось вырвать у времени драгоценные дни.
Но даже при таких усилиях срок ожидания неумолимо оставался прежним: от двух до четырёх недель. И за это время каждый день для Дилана был борьбой. Сильнейшие иммунодепрессанты удерживали болезнь на краю, как тяжёлый люк удерживает нарастающий жар подземного кратера. Внутри него продолжала тикающая мина, и вся надежда держалась на его воле.
Десять долгих дней. Десять ночей, пахнущих лекарствами, металлическим холодом кислородной маски и усталостью