— Да, ондатр, красота недолговечна. Так опадают розы лепестки... — вздохнул волк.
— Оно не опадает, — насупился ондатр и покрепче ухватил ухо. Они сели рядом и тихонько запели: «Там вдали за рекой догорали огни». По реке приплыла черешня из Ташкента, прекрасная как ухо (о поэзия, о красота). Вдали шумел одинокий мотоцикл.
— Ишь, распелись! Воду не нагрели, ноги не помыли... — пробормотала цеце и хлопнула дверью.
Однажды ондатр с бобром выросли. Человечки растут в детей побольше, потом ещё в побольше, а там, глядишь, космонавтами станут. Ондатр же с бобром стали вомбатами. Лезут на дерево, кричат наперегонки: «Я коркодил! Коркодил свободного племени!»
— Слышь, волк, они чего? — Дуб-Первопредок переживает.
— Вомбаты они... тьфу! Свободного племени.
Жаль, конечно — ондатра с бобром хоть растащить можно было. А вомбат, он хуже муравья, как его растащишь — вомбат животное коллективное.
И всё у них по правде. На кровати в унитаз играли. Лысый кот аж в складки собирается — недоумение в нём. Он вообще с детства такой недоумённый, но тут предел — ни тебе, лысому коту, подушку пометить, ни тебе, чёрту лысому, в хозяйских рубашках присесть. Всё уже загажено.
Везде ступил вольнолюбивый вомбат.
— Свинюги, — шепчет Дуб-Первопредок. — Сссвинюги!
Значит, наступил он куда вомбат ступил. Значит, неравнодушен.
Волк сидит, Банану Ёсимото читает. Хорошо волку.
Вомбаты рыщут, бананы тащат. Но плохо вомбатам.
Никто их в мешок не кладёт, не несёт по тёмному лесу.
А надо. Надо, волк, надо! Вот давай мы будем спать в пещере, ты придёшь, в мешок нас аккуратно — и таскай, пока не околеешь. Волк сразу околел; шутка ли — вомбатов мешок сорокакилограммовый? Не шутка. Бросил мешок и пошёл, прямо бегом побежал, нашёл возле еды новую маленькую кошку и стал её беречь — носить, на руках укачивать, да всё скорей-скорей, пока она не выросла и тоже в вомбаты не подалась. Но кошку у него отобрали вскоре. Вомбаты из неё хотели котобус вырастить и ездить в нём по электрическим проводам, дымясь и потрескивая.
— Постойте, вомбаты!
— Мы не вомбаты!
— Нет, вомбаты, вы вомбаты.
— А ты конопелька! Ты чемодана!
— Кто? Я? Ктоя-ктоя? Ктоктоя?
— Да! Конопелька ты! Чемодана ты! Да! Да!
На чемодану волк уже обиделся. Схватил первое, что под руку попалось... а оно уж глаза закрывает, на балконе звёзды, впереди луна.
— Ну чего ты, вомбат, душенька, мягкий шарик?
— Во мне сердце тает. Как растает — я засну.
Волку снилось солнце и как будто его кто-то трогает. Открыл глаза, и всё сошлось: ондатр вокруг. И оранжевой ленточкой машет. Завязал волк ондатру глаза этой ленточкой и пошёл обратно в солнце. Недалеко ушёл, слышит, на опушке волшебного леса неладное творится:
— А-а-а... бумм! А... бум, бум! — бабушки в обморок валятся, как поленья, полны чайники роняют.
— У! у! — дядя спасается. Ондатр на всех фронтах воюет. Он от ленточки тигром стал. Тигры, они всё рыжим видят. И сами рыжие. Скоро замерло всё на опушке (некоторые её неверно попушкою ещё называют) — кто в берлоге отсиживается, кто без сознания отлёживается, кто в магазин пошёл. Ондатр в ленточке возвращается.
— Ты что, хищник разнузданный? Добычу когтишь? Офигел совсем?
Глядь, а ондатр-то! Идёт смирненький, глаза опустил, песнь заводит, сказку говорит, сам на себя ошейник надел, поводок волку протягивает. В полосочку поводок.
— Я твоя буду девочка-тигрёнок. Домашняя.
Кинулся волк, зубами ошейник развязывает:
— Что ты, что ты, так нельзя! Ты же тигр! Живи на воле, когти добычу!
— Не умею, — отвечает, — не могу, не буду, — и валится кверху пузом. — Грызуном на свет родился. А ты, волк? Ты сам-то — хищник?
Не выдержал волк, не удержал оборону, сознался:
— Корова я. Мы, коровы, не добычливы. Хотя... корова может ленточку зажевать. Букет. Футболку. Картошку жарену. Вот только за ноги тебя, ондатр, не может подвесить.
— А если она учёная?
Обозлился волк, потому что ондатр умел разом намекнуть ему на две волчьих проблемы — вымя четвёртого размера и кандидатскую диссертацию. И подвесил ондатра за ноги. Так впервые было экспериментально доказано, что учёная корова и вправду многое может.
Пошёл как-то волк в лес по ондатры. Но ондатров не набрал. «Год какой-то ненормальный, неурожай за неурожаем», — подумал волк, хотя догадывался, что ондатра достаточно урожать один раз, а там он сам поддержит своё интенсивное существование. Однако в этом году новых ондатров не уродилось, а зрелых не сохранилось, наверное. Глядь, в куче мусора крупный вомбат тусуется. Не ондатр, конечно, но тоже ничего, приятный. Пригляделся волк — что вомбат делает, чем занимается, а вомбат к танатосу стремится, игральный кубик глотает и снова выплёвывает. Вот промахнулся и мимо рта уронил.
— Кука ты, вомбат, кука кисловодская!
— А ты бука.
— А ты распупыдло!
— А ты дом, ты дом домастый!
— А ты пень ушастый!
— А ты кегля!
— А ты пакля.
— А ты швакля.
— А ты букля.
— А ты кряква.
— А ты див! А ты гуль, ты этот... нет, вот этот... ты казан красноказачий!
— А ты горчица.
— А ты агафон. Агафон-агафон, я тебя съем.
— Я не агафон, я мышь твоя... любимая.
— Да и я тоже не горчица.
Лежат агафон с горчицей в куче мусора, обнимаются. Плачут немножко, но это можно, это от любви.
Грустно осенью в лесу. У кого руки дрожат, тот так сразу и пишет напрямую: «Очень в лису» — ничтоже сумняшеся, извините за выражение, то есть за два. Оченью очень грустно. На небе ни солнышка, ни фига, в лесу ни вомбата, ни клопика. Но не вомбата единого вечной красой сияет природа равнодушная. Бобёр с ондатром, маленькие, по лужам прыгают, распушились под дождём, из-под дождя выглядывают, как суслики. Ишь, скользкий ты какой, ондатр. И тяжёлый, словно сусль. Сусел ты