Между ног у меня мокро и скользко, я не знаю, что это такое, кровь опять? Или… Не кровь? Мне жарко под горячим сильным телом моего парня, дышать тяжело, а мерный, жесткий ритм подчиняет, гипнотизирует, выводя на какие-то новые уровни восприятия.
Мне уже не больно. И уже не жжется.
Мне странно.
И очень-очень хорошо. В процессе хорошо. И хочется, чтоб это не прекращалось. Чтоб он вот так обнимал, целовал, кусал меня в ушко и скулу. И чтоб двигался во мне. Не останавливаясь. Бо-о-оже… Это так волшебно, то, что происходит сейчас! Это какие-то особые грани сумасшествия. Чувственные. Предельно порочные. И в то же время невероятно честные, невероятно искренние. То, что может быть только между двумя.
Только если доверяешь. И любишь.
Меня всю выгибает от наслаждения, глаза закатываются, и я мягко кусаю ладонь Савы, а затем лижу ее жадно, словно кошка молоко.
Он ругается, крупно вздрагивая, и, убрав ладонь от губ, толкает мне в рот палец.
— Соси, Птичка… — шепчет он возбужденно.
И я покоряюсь. Мне и самой хочется.
Провожу языком по твердой подушечке, захватываю, обнимаю губами, втягиваю в себя.
— Ох, блядь… — Сава ругается, дышит все тяжелее, ускоряется. И его пальцы внизу живота начинают действовать наглее, жестче, ритмичней.
Мир взрывается во мне и вокруг меня.
Я даже не понимаю, что делаю, все в тумане, сладком, плотном, безумном!
Сава рычит, ловя мои длительные сокращения, а затем покидает мое тело.
Ощущаю влагу на бедрах и пояснице.
И медленные, вдумчивые движения его ладоней, словно крем втирает. Или массаж делает.
Я сейчас не в состоянии анализировать действия Савы. Тут бы снова научиться дышать…
Сава валится рядом со мной на бок, снова тащит к себе, обхватывает, как мягкую игрушку, тискает ласково и довольно.
Оглушенно переживаю еще одно в своей жизни новое ощущение. Как это называется? Отходняк после оргазма?
И такое… Часто бывает?
— У нас с тобой будет постоянно, Птичка… — Сава зарывается носом мне в волосы, счастливо и шумно дышит.
Я понимаю, что последнюю фразу вслух пробормотала, краснею. Как-то не готова я еще к таким разговорам. Вот глупая!
Позволять с собой такое делать — готова, а вот разговаривать на эти темы — нет… Где логика?
Она в моем новом мире не прижилась, похоже.
Дед будет огорчен…
Сава принимается тискать меня сильнее, дышать шумнее… Но затем расслабляется с сожалением.
— Блядь, малыш… Хочу тебя, сил никаких нет. Если бы не твоя вчерашняя девственность, я бы тебя затрахал сегодня…
Я испуганно дергаюсь, таращу круглые, наверняка, как эта луна за окном, глаза в полумрак. Это он что? Это он опять? Еще?
Не-е-ет…
Нет-нет-нет…
— Помыться… — шепчу я, легким движением намекая, что надо бы встать. А то мокровато между ног. И вообще… Как-то этот порочный круг пора разрывать.
Потому что Сава, конечно, заявляет одно, но тискает меня очень даже намекающе. Планирует за один раз все переделать?
А потом мы чем заниматься будем?
Впрочем, мне кажется, что этот вопрос Саве лучше не задавать.
А то как ответит еще…
19. Утро новой жизни
Смотрю в окно, на загорающийся рассвет, который меня когда-то, в первый день моей ночевки в новой квартире, очень удивил. В первую очередь, тем, что вообще здесь, в городе, можно увидеть настолько ясно яркое утреннее солнце.
Наверно, это был один из тех первых кирпичиков, сложившихся позднее в мою уверенность, что хочу остаться в этом городе.
Солнце, поднимающееся над пятиэтажками, ослепляет.
И обычный микрорайон кажется неожиданно волшебным, праздничным. Тут нет высоких зданий, пятиэтажки — максимум, и деревья, высаженные сразу после постройки этих домов, давно уже переросли их крыши.
У меня пятый этаж.
И ощущение взгляда над миром.
Жмурюсь, подставляю лицо солнечным лучам…
И вовремя оборачиваюсь, успевая снять со сковородки блинчик, прежде, чем он подгорит.
Хорошо, что вчера я сделала мало блинчиков, потому что сегодня они, конечно, мало съедобные.
Можно их начинить чем-нибудь… Но вот чем?
Ночью, после душа, мы с Савой перекусили теми сладостями, что он принес с собой. Это было волшебно!
Я такого не ела никогда! Воздушный крем, свежие ягоды, какой-то вкусный сиропчик. И очень-очень нежное тесто… М-м-м… Понятное дело, что после такого гастрономического изыска, мои блинчики смотрелись бы жалко. Я их даже предлагать не стала, убрала все стыдливо в старенький холодильник.
И вот теперь делаю новую порцию, радуясь, что тесто еще осталось и вполне пригодно к использованию.
Может, Саве мало с утра такого? Или вообще… Блины для здоровенного активного парня… Чересчур активного…
Руки чуть подрагивают, когда вспоминаю, как он ночью, после душа и перекуса, утащил меня в постель… И нет, больше не пытался… сделать то, что до этого. Хотя, судя по тяжелому дыханию и резким движениям, очень сильно хотел. Ну, и член у него стоял все время, хоть я и избегала смотреть… Пугалась. И все никак не могла поверить, что это во мне поместилось. Что-то жуткое, какое-то мрачное волшебство.
Напряженная, я напомнила Саве о его обещании меня не трогать больше, и он, вздохнув тяжело, согласился…
И не тронул. Членом. А вот всем остальным…
Теперь мое удивление в поезде, когда я реально была в шоке, что парень может ласкать девушку… так, таким вот сладким образом, вытворять с ней такие невероятные вещи, кажется смешным и наивным.
Потому что Сава показал, что парень может не только одним сладким способом ласкать… А многими другими! И каждый — слаще предыдущего!
А еще я поняла, что для моего парня нет никаких запретов, нет никакого стыда, никаких ограничений.
Он такое со мной делал, что вспоминать стыдно! И щеки до сих пор красные! И руки дрожат… И… Черт, блинчик!
Переворачиваю, с неудовольствием изучаю подгоревший край.
Отвратительная хозяйка.
Парень впервые в доме, а у меня ни поесть нормально, и квартира грязная, и в ванной черти что.
И кофе растворимый!
— Охуенно пахнет… — длинные загребущие лапы обвивают меня по талии, мокрый довольный нос тычется в щеку.
Сава подходит незаметно, или это я, занятая самобичеванием, ничего вокруг не слышу. И не замечаю, как перестала литься вода в душе.
Сава ведет губами по моей шее, судорожно тянет воздух в себя, стискивает меня сильнее:
— Вкусная… Птичка… Пойдем в гнездышко, а?
Ой…
У меня все внутри каменеет от его тона, обещающе-сладкого, от его твердой влажной груди, так настойчиво прижимающейся к