Захотелось принцу, белой косточке, испытать удовольствий плебейских… Вот и поехал. А тут — надо же — дурочка наивная нарисовалась! Подкармливала его, по доброте душевной. И пялилась, наверно, сразу давая понять, что можно брать тепленькой. Что не будет сопротивления. Влипла потому что сразу и безвозвратно.
Он и взял.
А чего теряться, когда само плывет?
Самоуничижение не помогает, только слезы текут по щекам.
Расплывается перед глазами грязное оконное стекло, и ком в горле.
Особенно, когда вспоминаю, как мы целовались, как тискались под пледом. Горячо это было, до сих пор щеки огнем вспыхивают, стоит подумать…
Он после столько всего со мной сделал, что тот петтинг — самое невинное из всего арсенала, однако же, краска к лицу приливает мгновенно, стоит закрыть глаза и представить…
И ведь счастливая была, такая счастливая! И плевать было, что слышат все, что весь вагон понимал, чем мы занимались! Плевать!
Дура какая…
А он…
Он — опытный. Играл… Веселился.
И потом тоже…
Ничем иным это не объяснить. Да он и не пытался, кстати. Что-то такое говорил, дурацкое.
Бестолковое. Как и весь наш роман с ним.
Хорошо, что я убежала. Не представляю, что было бы, если б не получилось этого сделать.
Мне утром ему в глаза смотреть бы пришлось… Не смогла бы.
— Ты чего плачешь? Голодная? — вырывает меня из своих мыслей детский голос.
Поворачиваюсь и вижу, что напротив, на свободном сиденье, устроилась девочка, соседка, дочь тех взрослых родителей, что едут напротив.
Она изучает меня пристально, серьезно.
И мне становится стыдно своей слабости. Черт, вот постоянно Симонов меня выводит на ненужные эмоции! Даже, когда его рядом нет!
— Я вот, когда голодная, плачу, — доверительно продолжает девочка, — хочешь, печеньку дам?
— Да нет, спасибо… — я вытираю слезы, улыбаюсь, — это я просто… Грущу.
— М-м-м… — понимающе кивает девочка, — тогда тем более надо печеньку. С печенькой грустить удобней и приятней. Вот. — Она протягивает мне печенье. — Мама пекла. Это правильное печенье. С ним хорошо грустить.
Я принимаю подарок, откусываю. Вкусно очень. И невольно улыбаюсь снова.
— Ну вот, — говорит девочка, — правильное печенье — половина дела. Пошли, чаю еще попьем.
Я кошусь на соседей и вижу, что на столике появляется пятая чашка. И в нее из термоса льется ароматный, даже с моего места это ощутимо, напиток.
Мама девочки кивает, приглашая.
Я пересаживаюсь к соседям, беру предложенную чашку, еще печенье…
И как-то ком в горле рассасывается, а настроение с каждым глотком становится все более лиричным и умиротворенным.
Стучат колеса, я пью чай и ем печенье.
Сава, наверно, уже проснулся…
Думается об этом легко, без надрыва и кровавой каши в груди.
Наверно, есть в этом доля истины: с хорошим печеньем грустить легче. Ну, или, по крайней мере, приятней.
37. Сава. Догнать
Телефон я выкидываю уже по дороге, прямо на обочину, куда-то в кусты. Пусть поищут, мать их.
А сам выжимаю газ, прикидывая, через какое время я на такой скорости доберусь до столицы соседней области.
Куртка слегка давит в плечах, но без защиты шпарить на байке… Я, конечно, больной на голову, но не до такой степени.
Перед глазами — напряженная испуганная морда того бармена, друга моей Птички. Ох, как он офигел, когда меня увидел на пороге своей халупы!
Наверно, взгляд у меня был говорящий.
Оно и понятно, я с утра себя в зеркале сам испугался, когда чисто случайно мимо пролетел.
Тормознул, хоть времени вообще не было, вернулся… И выпал в осадок от дикого, безумного какого-то взгляда бледного расторможенного чувака в зеркале. Совершенно он не был похож на меня.
А вот на восставшего из могилы зомбака — запросто.
Но вообще, у меня есть оправдание!
Станешь тут зомбаком, когда тебя с утреца, после сладкой-сладкой ночи, прикладывают мордой о стену.
Именно такое было ощущение у меня этим долбанным утром.
Проснулся, понимаешь ли, пошарил по кровати… И вот как-то сразу нахлынуло понимание, что Птичка не в туалет ушла. И не завтрак мне готовит, по которым я дико скучал тоже все это время.
Нет.
Я мгновенно ощутил, что один в номере.
Холодно стало. Дико.
И страшно.
Так страшно, что с кровати меня смело ударной волной, прокатило по всему номеру…
А потом уже чисто на автомате действовал.
Прыгнул в тачку, по пути набрал парням из охраны, выслушал краткий отчет, что объект рано утром свалила домой, а затем, из дома — на вокзал.
На вокзал!!!
И ни один гребаный утырок меня не разбудил! Никто не дошел своими мозгами до того, чтоб мне сообщить эту потрясающую новость!
Дебилы. Одни дебилы кругом!
— Ты чего мечешься? — за каким-то хреном я принял звонок от Богдахи, пока мчал хрен знает, куда, без цели и с дырой в башке, — она свалила к деду, на родину. А ты жди разрешения от отца, понял? Сам с места не трогайся.
— Пош-ш-шел ты… — прохрипел я, отключился и тормознул, наконец-то, на обочине, чтоб прикинуть хрен к носу.
Выходило откровенно плохо.
Птичка моя свалила утром рано, через час примерно после того, как уехала из отеля, она уже грузилась в поезд.
А сейчас два часа дня.
Я ее не догоню. Можно, конечно, на перевалочных пунктах попытаться, но… Как я это проверну, учитывая охрану на хвосте? Меня же никто не пустит никуда одного!
Такая злость разобрала, дикая просто!
И на Птичку, которая свалила, вообще ни слова не муркнув на прощание. А так ночью сладко пела мне! Так стонала! Словно… Словно в последний раз…
Осознание обдало холодом: какой, к хренам, последний раз?
Нет! Ни за что!
У меня технически даже не было времени подумать о причинах, по которым она так сделала. Да и нафиг! Догоню — спрошу!
И еще по жопе дам, чтоб не смела вот так сбегать, ни слова не сказав!
Это разве нормально? Вообще не нормально!
Мыслей у меня в голове было так много, что как она не разрывалась еще, не понять.
А вот сценария, что дальше делать — нифига.
Понятно, что надо ее догнать. Но как? Где?
И как это сделать так, чтоб меня самого не спеленали на каком-нибудь выезде из города?
Витек всплыл неожиданно, но к месту.
Звякнула соцсеть, я глянул… А потом еще разочек… Ничего так у бармена байк… Хороший.
А в следующее мгновение я уже рвал к нему домой, изо всех сил надеясь, что придурок тоже после ночной смены отсыпается.
Его