Все могу, все умею, все получится!
Я найду свою Птичку, посмотрю в ее глаза… И скажу… Чего-нибудь скажу. Обязательно.
Например: “Какого хрена, Птичка?”
Или нет…
“Я за тобой, Птичка, поехали обратно”
Нет…
Не то все! Не то!
Знаю!
Знаю, как скажу!
Я скажу: “Привет, Птичка моя. Я за тобой. Я понял, что нифига без тебя не получается. Прости меня, я был дурак. Я никого, кроме тебя, не вижу, веришь? Поверь мне, пожалуйста. И поехали уже домой”.
Да.
Так будет правильно.
Сказал бы мне кто пару месяцев назад, что я такое могу девочке задвинуть, я бы только поржал. Или, может, по морде дал бы…
Потому что Симоновы нифига не просят. И прощения тоже не просят.
Симоновы тупо забирают свое, не спрашивая.
Вот только проблема в том, что эта практика, как выяснилось, ни к чему хорошему не приводит, когда речь идет о женщинах. О тех женщинах, которые душу забрали. Мой отец это понял только на пятидесятом году жизни. Мой брат — на тридцатнике. А я — в девятнадцать. Нормально.
Может, наши дети вообще такой тупизны в отношениях с женщинами, любимыми женщинами, допускать не будут. Мы же, оказывается, обучаемые…
По крайней мере, я надеюсь, у моих детей и у детей Сандра будет перед глазами хороший пример. Не такой, какой был у нас.
Я все для этого сделаю.
Потому что очень больно это: терять себя. Душу свою. Жизнь свою. И еще больнее: спустя многие годы только это осознавать, как у отца случилось.
Нет уж!
У нас с Сандром другой путь! Он уже свои выводы сделал. И я — тоже.
Потому и еду.
По-другому не могу. И не хочу.
Главное, слова теперь выучить и не лажануть перед Птичкой моей.
39. Оля. Удивительное
— Не нравится мне эта твоя затея… — дедушка подпихивает мне тарелку с бутербродом, с толстым слоем масла и медом, который ему регулярно привозят с местной пасеки, — худая стала, кожа да кости. И глаза больные. Нечего в этом городе делать, вот что я тебе скажу. Сиди здесь. Или давай к Краснодар езжай. Все ближе.
— Дедушка, ну ты что? — вздыхаю я, — во-первых, хватит меня закармливать, я лопну. Во-вторых, у меня там перспективы… Меня на бюджет могут перевести, понимаешь? Этот универ в десятку лучших по стране входит! Я не могу такой шанс упустить!
— А я боюсь, что тебя упущу таким макаром! — голос дедушки становится строгим, в глазах стальные огни, сразу напоминающие, что этот человек далеко не всегда был безобидным лесником. — Молчишь! Ешь плохо! Ночью плакала!
— И не плакала я ничего…
Блин, стыдно. Как услышал-то?
Я приехала вчера, рано вечером, получилось очень удачно на вокзале встретить соседа, как раз собиравшегося ехать в нашу сторону. Он меня домчал мгновенно.
Дед ожидал позднее, обрадовался так!
А я…
Из меня словно весь воздух выпустили, когда порог родного дома перешагнула. Такая ужасная апатия навалилась, так грустно стало, плохо… И мысли дурацкие, которым я запрещала появляться в голове, пока ехала, навалились.
Я как-то очень ярко представила, что Сава просыпается, а меня нет… Он ищет-ищет… Потом звонит.
И не дозванивается.
Пишет… Злится, наверно, не понимает, почему я так сделала… А потом… Потом, наверно, выясняет, что я уехала домой.
С его возможностями это легко сделать.
И что потом?
Обижается?
Конечно, обижается!
Всю ночь такое делал со мной… И я с ним. А тут — раз! — и сбежала.
Глупо… Поговорить, все же, надо было.
Почему-то именно теперь, под защитой дедушкиного дома, у меня проясняется в голове, и весь тот адреналиновый туман, который мешал трезво оценивать ситуацию и толкал к необдуманным действиям, развеивается.
Удивительное дело.
Теперь я оцениваю свои действия, как истеричные, необдуманные. Глупые.
А еще думаю, что Сава сто процентов не будет меня ждать, чтоб выяснить до конца, какая шлея под хвост мне попала.
Зачем ему это?
Он и без того…
Черт… Меня осеняет, что, на самом деле, он первый навстречу шел. И поговорить пытался, и под окнами стоял, сердце мне разрывая… И в раздевалку тоже не просто так пришел ведь.
А я, словно капризная принцесса… Даже выслушивать его не хотела. Реально, моя любовь великая настолько слаба? Первое же испытание сломало ее?
Короче говоря, понятно, что ночью я металась по постели, жалела себя, Саву, очень сильно хотела ему позвонить и не решалась, потому что… Если он мне ответит холодно, нагрубит или еще что-то… Я же умру.
Вот в том состоянии, в котором я сейчас — точно не вывезу.
А когда вернусь, он наверняка уже будет с другой. Или с другими даже. Я опоздала. Везде опоздала. По глупости своей. Дура, такая дура!
Слезы лились сами, и остановить их не получалось никак.
Я жалела себя, страдала, мучилась…
И, как итог, вышла утром рано к столу бледная и страшная.
И дедушка, само собой, заметил, он все замечает у меня. И завелся не на шутку.
— Так, ну-ка ешь, знать ничего не хочу! Хлеб Марина принесла вчера. Знала, что ты приезжаешь, специально испекла. Запах такой стоял, на весь двор! Даже Кеша пришел!
— Да? — улыбаюсь я, кусая бутерброд и жмурясь от невероятного вкуса его. Домашний хлеб, который тетя Марина, знакомая дедушкина, печет так, что он свежим несколько дней остается, и корочка у него хрусткая, умопомрачительная! Домашнее масло. Тоже тетя Марина сбивает. К ней из самого Краснодара ездят за домашней молочкой и выпечкой. И мед, душистей которого не найти.
В городе я невероятно удивлялась, впервые попробовав молока из магазина. Это молоко? Нет, правда? Эта разбавленная водой гадость — молоко? И эта безвкусная масса — масло?
И мед там тоже не был похож на мед…
Что уж говорить о малосоленой рыбке, от которой меня чуть не стошнило, и бургере, купленном специально, чтоб оценить, насколько реклама права, и это — вкуснятина. Реклама оказалась обманом.
Как и многое другое.
Потом я, конечно, привыкла к вкусу еды из магазина, поняла удобство быстрорастворимых супов и каш, особенно, в дороге.
Да и бургеры везде разные. Встречаются и очень вкусные, кстати.
Но вкуса домашней еды ничего не перебьет.
Такие вещи начинаешь ценить, только потеряв.
Мысли тут же скачут в ненужную сторону, потому что многие вещи, оказывается, начинаешь ценить, лишь потеряв, и я силой воли прекращаю их блуждание по