Когда на горизонте показался материк, до берега оставалось не больше пары километров. Для команды это был конец плавания, для меня — начало пути. Я видел, как матросы готовятся: спускают шлюпки, проверяют канаты, переговариваются. Всё это могло занять часы.
У меня не было этих часов.
Я просто прыгнул за борт. Вода сомкнулась над головой, солёная, тяжёлая, но привычная. Я грёб ровно, без рывков, экономя силы. Для них это расстояние было преградой, для меня — разминкой. Где становилось мелко, я поднимался на ноги и шёл, вода плескалась по пояс. Где глубже — снова плыл.
Берег приближался быстро. С каждым взмахом рук я чувствовал, как запах солёного моря уступает место другому — запаху земли. Настоящей. Родной.
Минуты — и я выхожу на песок. Под ногами уже не качается палуба, а скрипит галька. Я стою на материке.
Это было почти незаметное чувство, но я уловил его. Дом. Пусть до Москвы ещё тысячи километров, но именно отсюда начинается возвращение.
Я задержался всего на миг, огляделся, потом двинулся вперёд.
Я не стал пользоваться транспортом.
Причина проста. Поезда и дороги всегда огибают. Города, промзоны, заповедники — неважно. Им нужна логистика, а мне нужна прямая линия. Я могу идти напролом: через лес, через тайгу, через степь, через пустыню. Разницы нет.
Единственное, что я обходил — это сами города. И то не всегда. Если приближался к ночи — мог пройти прямо через улицы. Главное, не попасться на камеры. Я не должен светиться. Это важнее всего.
Так что эти восемь тысяч километров от Дальнего Востока до Москвы оказались не такими уж долгими. Я бежал. Со скоростью двести, двести пятьдесят, иногда триста километров в час. Быстрее автомобилей. Быстрее поездов. Но ещё не на пределе — без всплесков силы, которые могли бы выдать меня.
И этого хватало.
Время сжималось. Расстояния переставали иметь значение.
Я просто двигался вперёд.
И вот я в Москве.
Стою на крыше и смотрю вниз, как барон садится в бронированный лимузин.
Да, я давно не был здесь. Но названия этих вещей мне знакомы. Даже в Диких землях попадались журналы, книги, вырезки газет. Иногда смехотворные, иногда полезные. Так что, когда я вижу блестящий корпус и длинные тонированные окна, я знаю, как это называется. Лимузин.
Кортеж тронулся, и я двинулся следом.
По крышам, прыжками через улицы. Держась так, чтобы не попасть в поле зрения камер. У города теперь глаза повсюду, и любой промах может стоить мне слишком дорого.
Но камеры — не единственное препятствие.
Я быстро понял: охрана у них не только на машинах. Люди стояли в домах, на крышах. Они не кричали о своём присутствии, но я чувствовал их. И несколько раз мне приходилось менять маршрут, обходить кварталы, чтобы не нарваться на прямой взгляд.
Пару раз я ошибался. Замечал их в последний момент, и тогда приходилось уходить в сторону, почти вслепую. Чуть-чуть — и меня бы увидели. Но пока везло.
До дворца я добрался раньше кортежа.
Уселся на краю крыши, откуда было видно ворота, и позволил себе впервые за долгое время просто подумать.
По пути сюда я не раз ловил себя на мысли: стоит ли заглянуть к нему? К Якову. Хоть на миг. Хоть обменяться парой слов. Но чем ближе я подходил к Москве, тем яснее становилось — его здесь больше нет.
Он ушёл. Не умер. Просто исчез, как всегда умел. И я больше его не увижу.
Жаль. Очень жаль.
Это, наверное, единственный человек… или существо — я и сейчас не знаю, как правильнее сказать, — которого я боялся по-настоящему. До жути. Хотя считал другом. Близким.
За вежливой улыбкой и лицом, на котором никогда не отражалось ни гнева, ни злости, скрывалась мощь, с которой вряд ли кто-либо в этом мире смог бы справиться. Я видел её всего несколько раз. Но этого хватило, чтобы понять: перед такой силой бессильны даже империи.
И всё же мы были близки.
Тогда, когда жила Она.
Мы втроём проводили много времени вместе. Разговоры, которые остались только у меня в памяти. Смех, который я уже почти забыл. Яков, который никогда не говорил лишнего. И Она… чьё имя я не решаюсь даже мысленно повторить.
Теперь этого нет. Ни её, ни его.
Остался только я.
Кортеж скрылся за воротами, и улица вновь погрузилась в привычный ритм.
А я остался на крыше, глядя вперёд.
Императорский дворец.
Он всё тот же. Стоит так, словно не подвластен времени. Всё вокруг меняется — люди, правители, города, даже сама земля под ногами, — а он остаётся. Прекрасный. Величественный. Несокрушимый.
Я видел многое. Страны, государства, целые цивилизации, которые возводили себе храмы, дворцы, крепости. Они старались вложить в камень своё величие, отпечатать в нём свою власть. Но где теперь все они? Руины, пыль, имена в летописях. Ничто из того, что строили люди, не смогло сравниться с этим дворцом.
И не случайно. Ведь его создали не мы.
Его создало Эхо. Сила, которая переплетает всё в этом мире. Сила, которой подчиняется даже Империя.
Величие дворца не в камне и не в золоте. Оно в том, что он стал символом. Символом того, что больше человека, больше рода, больше любой власти. Здесь сосредоточено то, что держит этот мир.
И я смотрю на него, и чувствую, как где-то внутри снова поднимается то ощущение, которое не меняется с годами.
Трепет. Не страх, нет. Но понимание, что перед тобой не просто здание, не просто дворец, а сама суть силы.
А теперь начинается главное. То, ради чего я вернулся.
То, чего я ждал многие годы.
То, что я должен увидеть и услышать.
Я лишь надеюсь, что все помнят.
Что никто не допустит ошибок.
Что не случится того, чего не должно повториться.
И особенно — что он помнит.
Что за эти годы он не забыл те слова, которые я однажды сказал ему.
Глава 15
Машина плавно замедлилась и остановилась. Я поднял глаза — и понял, что мы у ворот Императорского дворца.
Створки начали расходиться сами. Не дёрнулись, не скрипнули, не пошли рывком. Нет — плавно, идеально выверено, словно и металл здесь подчинён особому ритуалу. Так, чтобы ты не устал ждать, но при этом прочувствовал момент. И я его прочувствовал.
Высокие стены уходили вверх метров на пятнадцать, а то и